Но хуже было не это. Хуже было ощущение, когда ты, бывший повелитель тьмы, тот, чье имя вызывало дрожь в голосах и страх в глазах, теперь рылся в отбросах, как облезшая псина, которую даже смерть обходит стороной.
Семь лет я брел по Срединному миру. Проклятый Архонтами, лишенный крыльев, клыков и гордости, я стал изгнанником среди всех – не демон, но и не человек, а нечто промежуточное, урод, отвергнутый обоими мирами. Мои волосы, некогда черные, как сама Бездна, теперь свисали до пояса выцветшими прядями, больше похожие на пепел, а не тьму.
Клеймо, пульсирующее в такт чужой боли, стало единственным компасом. Порой оно вспыхивало ярче, заставляя меня скручиваться от боли, как в ту ночь, когда я проигнорировал его зов. Несколько дней я валялся в агонии под открытым небом, в бреду, ползая по камням в поисках воды. После этого я больше не спорил с ним.
Вспоминаю, как впервые почувствовал зов печати проклятия. Это было ночью, в узком и вонючем проулке между полуразрушенными домами. Воздух был пропитан перегаром и злобой. Трое пьянчуг – двое рослых, один щуплый, но со взглядом бешеного зверя – загнали в угол девушку. Ее платье было порвано, губы дрожали, а в глазах читался ужас, такой чистый и пронзительный, что он впился мне под ребра.
Она была юна – едва ли старше шестнадцати, с тонкими руками, заплетенными в спешке темными волосами и лицом, еще не знавшим жестокости. Невинная, как утренний туман над озером. Грязные руки мужиков уже тянулись к ней, ее приглушенные всхлипы гасли под смехом, полным мерзкого предвкушения.
И тут он – внутренний приказ. Свербящий, нетерпеливый. Будто сама плоть вопила: «Вмешайся! Сейчас же!» Я не думал, просто двинулся в ту сторону. Раздался хруст костей – один нападавший отлетел, врезавшись в стену, второй захрипел с раздробленной челюстью, третий завопил, держась за сломанную руку.
Девушка замерла. Ее взгляд – туманный, растерянный – поднялся ко мне. И все. Я видел, как он изменился: от страха – к ужасу. Она мой искаженный силуэт, пылающую метку на груди, светившуюся холодным синим огнем, и закричала. Дико и пронзительно криком, разрезая тишину ночи, будто лезвием.
Потом смех. Судорожный, истеричный. Она схватилась за голову и осела на землю. Сошла с ума, не вынеся и капли моей сути. А я стоял, чувствуя, как жгучий знак на груди на мгновение успокоился.