Солнце, плоское, как медный пятак, катилось к горизонту, отбрасывая от сосен-великанов косые, вытянувшиеся тени. Воздух – густой, смолистый, пахнущий хвоей и прелой листвой. Тишина. Только дятел отбивал где-то свою дробь да ветер шептался в вершинах.
Из теплушек, точно жуки из рассохшихся щелей, стали выбираться люди – десяток бойцов. Одежда – кто во что горазд: гимнастёрки, рваные шинели, галифе, картузы да фуражки без знаков различия. Но во всём – в выправке, в цепком, изучающем взгляде – угадывался человек военный. Лица обветренные, суровые; улыбка, если и появлялась, походила скорее на волчий оскал.
Старший, Ерофей Петрович Белов, коренастый мужик с усами щёточкой, спрыгнул на землю, огляделся. Шинель на нём добротная, сапоги яловые, на кожаном ремне – кобура. Сразу видно: не из последних.
Достал кисет, скрутил цигарку. Табак – едкий самосад, другого не водилось. Дым сизой струйкой поплыл кверху, смешиваясь с паром от локомотива.
– Ну, полно лясы точить, – прервал он негромкий говор. – Васильев, командуй разгрузкой. Да смотри, чтоб целёхоньки были. Понятно?
– Так точно, Ерофей Петрович! – откликнулись вразнобой.
– Григорьев! – позвал Белов. – Пройдись-ка по округе. Чтоб ни одна душа… Ежели что – действуй ножом.
– Понял, товарищ Белов, – козырнул молодой красноармеец и тенью растворился в лесу.
Васильев, жилистый парень с веснушками на носу, и Петренко, детина с ручищами-кувалдами, подскочили к вагону. Загремели засовы, со скрипом отъехали тяжёлые двери. Изнутри пахнуло затхлостью.
– Ого-го! – присвистнул Васильев, заглядывая в полумрак. – Ящички-то! Цельный вагон!
– Не зевай, Васильев, – рявкнул Ерофей Петрович. – Не на ярмарке. Работайте!
Из вагона начали вытаскивать ящики. Деревянные, окованные железом, – мертвецкой, каменной тяжести. На каждом чёрной краской выведено: «Груз Особой Важности. Вскрытию не подлежит». Двое едва справлялись с одним. Кряхтели, пыхтели, пот катился градом.
– Эх, и тяжесть! – просипел Петренко, о́хая, ставя ящик на землю. Тот глухо стукнул, подтверждая вес содержимого.
– Осторожнее с добром-то! – прикрикнул Ерофей Петрович, не сводя с них глаз. – Не дрова везём! Беречь как зеницу ока!
Ящики один за другим вырастали на прогалине в угловатую, молчаливую гору. Белов огляделся: солнце почти скрылось, тени сосен вытянулись, точно когтистые лапы хищников. В лесу зашумел ветер, тревожный и настойчивый.