Дитя войны - страница 6

Шрифт
Интервал


Голубое платье порвалось – этот момент был не столько физической болью, сколько глубочайшим внутренним предательством. Слёзы давно иссякли, но сердце сжималось от страха и растерянности. Михаил продолжал причинять ей боль, его лицо искажалось злостью, но в глазах мелькали неуверенность и сомнение – словно он сам не хотел этого, но не мог остановиться. Каждый его жест становился всё более невыносимым, а страх окутывал её полностью. Несколько минут казались вечностью.

Михаил отпрянул от Елизаветы. Осознание содеянного, обрушилось на него, с ужасающей ясностью. Он дрожал, шептал что-то бессвязное, слёзы катились по его лицу, но слова звучали пусто. Елизавета их не слышала. Его извинения, раскаяние – всё это не доходило до неё, не пробивалось сквозь гул в голове и боль в теле.

Он рухнул на колени перед ней, прижимая ладони к лицу, словно хотел стереть с себя то, кем стал. Горечь и слёзы вырывались из него с отчаянием. Он снова и снова твердил «прости», но её сердце не отзывалось. Она уже не могла слышать – ни его голоса, ни его боли, ни его мольбы.

Елизавета закрыла лицо руками, дрожа от страха и унижения. Она боялась, что он может повторить это. Что чудовищная бездна в нём снова прорвётся наружу.

– Уйди… – прошептала она. Голос её был хрупким, почти беззвучным. Слёзы катились по её щекам, взгляд был потухшим, в нём осталась только одна просьба – исчезнуть. Навсегда.

Михаил услышал. Но стоял, покачиваясь, не в силах сделать шаг. Его глаза были полны боли, руки бессильно повисли. Он будто боролся с самим собой, застряв между виной и бессилием. Наконец, он отвернулся и, стиснув зубы, медленно ушёл, оставив её одну в глухой тьме.

Елизавета долго сидела в траве, мокрой от росы. Она не чувствовала ни холода, ни сырости – только пустоту, которая заполняла её изнутри. Она смотрела на своё разорванное платье, некогда любимое, и оно казалось ей таким же беспомощным, как и она сама.

Мысли метались в голове. Что делать? Как теперь жить? Она не могла вернуться домой сразу. Отец… он любил её, баловал, но был строг и суров. Он не поймёт. Он осудит. А может, просто не поверит. Но я ведь не виновата… он меня снасильничал, я ничего не могла сделать… но всё равно боюсь отца.

Время растянулось, стало вязким и бессмысленным. В груди лежал тяжёлый ком, который невозможно было развеять ни слезами, ни словами.