Радомир натянул поводья, останавливая своего коня прямо посреди улицы. Всеволод и Горислав остановились рядом.
– Эй! Люди! – крикнул он, и его собственный голос показался ему чужим и оглушительным. Он разнесся над мертвой деревней, ударился о стены домов и вернулся глухим, одиноким эхом. – Мы из Киева! От князя Владимира! Гонец ваш, Остап, добрался до князя! Мы пришли помочь!
Он замолчал, вглядываясь в окна, ожидая ответа. Скрипа двери. Голоса. Хоть какого-то знака.
Но ответа не было. Более того, лица в окнах исчезли окончательно. Ставни, которые были прикрыты, теперь с глухим стуком захлопнулись плотнее. Веревки, державшие их, натянулись. Деревня словно втянула голову в плечи, съежилась, окончательно закрывшись от них. Она не поверила. Или поверить было страшнее, чем сидеть и ждать своей участи.
– Не верят, – нахмурившись, пробасил Всеволод. – Испуганы до смерти. Думают, мы их выманиваем.
– Они боятся не нас, – поправил его Горислав, чей тихий голос прозвучал особенно отчетливо. – Они боятся открывать двери. Боятся выходить наружу. Боятся самого воздуха за порогом своего дома. Для них мир там, снаружи, стал враждебным. Смертельно опасным.
Радомиру стало тошно. К горлу подкатил ком. Он понял, что беда в Перелесье – это не только пропажи и смерти. Деревня была больна. Смертельно больна не чумой, которая убивает тело, а страхом, который разъедал душу. И эта болезнь была заразнее и страшнее любой хвори.
Он больше не пытался никого звать. С силой дернув поводья, он поехал дальше, к дальнему концу улицы, туда, где за старыми ракитами стоял его дом. Часть его души, глупая, наивная, детская часть, все еще отчаянно надеялась, что хотя бы там, в месте, где он родился, что-то осталось от прежней жизни. Что его встретит знакомое лицо. Что кошмар обойдет это место стороной.
Другая, более трезвая и взрослая часть, закаленная в боях и походах, уже ни на что не надеялась. Она молча готовилась к худшему.
Он проехал мимо последних деревенских домов, и дорога свернула к реке. Там, на небольшом пригорке, в окружении старых, плакучих ракит, чьи ветви почти касались земли, стоял его дом. Дом его детства. Он был таким же, каким Радомир его запомнил, каким видел в своих снах. Крепкий сруб из толстых, просмоленных сосновых бревен, построенный еще его дедом на зависть всей деревне. Крыша, крытая дранкой, потемнела от времени, но не просела. Казалось, дом упрямо сопротивлялся общему упадку.