Я не знал, радоваться мне или огорчаться, – мать очень долго умирала, и я испытывал к этой ситуации невыразимое отвращение. Как только я начинал проваливаться в сон, Дуцзюань снова и снова будила меня:
– Твоя мама опять кричит!
А потом я слышал этот ужасающий звук. Он был таким жутким, как будто доносился с кладбища. Я научился засыпать под эти пронзительные вопли, но Дуцзюань никак не могла к ним привыкнуть и говорила, что даже днем у нее в ушах все равно стоит крик моей матери.
Вскоре матери втемяшилась в голову новая блажь. Она попросила нас переселить ее в другое помещение, жалуясь, что в ее спальне на чердаке пахнет дохлыми крысами, а насекомые и комары, кишащие в верхушках деревьев, залетают через оконные щели и мельтешат перед глазами.
– Может, внизу будет спокойнее, – сказала мать.
Мы освободили одну из комнат на первом этаже, мать переночевала в ней, а утром заявила, что там слишком сыро и чувствуется затхлый запах гнилой соломы и известки. А потом она просила нас переселить ее то в сарай, то в червоводню, то в кабинет отца. Мы целыми днями суетились, в Финиковом саду царил настоящий хаос. К счастью, Дуцзюань научилась быстро справляться со всевозможными обязанностями по дому: она подметала двор, поливала грядки с овощами, жгла высушенную на солнце мяту, чтобы отпугнуть комаров. Наконец мать попросила переселить ее в комнату у внешней стены дома, и на этом грандиозная программа переселения была исчерпана. В этой комнате никто не жил с самого нашего переезда в Финиковый сад. Внутри все было покрыто пылью и паутиной, а побелка на стенах давно облупилась, поэтому на уборку у нас ушло целых три дня. Однако после этого мы почти не слышали истошных криков матери. Только когда дул юго-западный ветер, издалека доносились обрывки этого заунывного воя.
В тот вечер мы с Дуцзюань, как обычно, пришли в комнату матери – тогда я еще не знал, что вижу мать живой в последний раз. Мы поболтали с ней и уже было собрались уходить, как вдруг мать обратилась ко мне:
– Ты не хочешь со мной разговаривать?
Из ее ввалившихся глаз текли слезы, но раньше я никогда не видел ее глаза такими яркими. Я сразу вспомнил весенний вечер много лет назад, когда мы с мамой впервые легли спать раздельно, – я ворочался в постели, вдыхая аромат глициний, и долго не мог заснуть под холодным одеялом. Мне казалось, что ее шелковая ночная рубашка все еще касается моего тела. Я чувствовал тепло ее кожи, я слышал шорох ее платья, когда она одевалась по утрам, и звук ее шагов, когда она поднималась по лестнице после игры в карты…