Неожиданную развязку это дело получило лишь месяц спустя. Родственник конопатого здоровяка некоторое время пытался все замять, и его усилия почти увенчались успехом. Но чуть позже случился другой инцидент, который резко изменил ситуацию. Однажды вечером тетушка начальника военного училища отправилась в театр Баодина на спектакль, и на обратном пути к ней начала приставать та же группа обнаглевших солдат. Сопровождавший тетушку слуга смог дать отпор хулиганам и, хотя на этот раз обошлось без трагических последствий, женщина несколько дней рыдала. Это возмутило начальника училища, он вызвал к себе своего заместителя и после строгой отповеди отдал приказ расстрелять виновных.
Заместитель начальника понял, что из-за кумовства утратил его доверие, и, желая положить конец слухам, которые циркулировали в стенах военного училища, распорядился ужесточить наказания.
Казнь виновных была поистине жестокой. Трех солдат раздели на плацу догола, и они стояли под софорами, дрожа от холода. Шаньдунец скрестил руки на груди – он вовсе не был готов к такому приговору и тщетно пытался спрятаться от выстрелов за деревьями. Конопатый здоровяк пустил в ход все уловки отчаявшегося человека, снова и снова взывая к родственным чувствам мужа своей сестры, надеясь, что казнь все-таки отменят, но, испытывая страшную панику, он говорил путанно и называл замначальника «мужем старшей сестры» вместо «младшей». Лицо замначальника налилось кровью, и он решительно махнул рукой в сторону расстрельной команды.
После первого залпа два солдата упали сразу, не издав ни звука. Голый здоровяк с дикими криками понесся в сторону убранных гаоляновых полей, но когда он, прихрамывая, добежал до берега реки, пуля настигла и его.
Меня в наказание за проступок посадили в карцер – в этом помещении раньше находился склад. Именно тогда я получил первый опыт пребывания в заключении.
В карцере было темно, ни один звук не доносился до меня извне, и только когда открывали окошко для утренней раздачи еды, в мою холодную камеру проникал луч света, казавшийся настолько ярким, что я потом долго не мог сомкнуть глаз. Как и в детстве, когда я лежал на чердаке и ждал маму, я изо дня в день с нетерпением ждал открытия раздаточного окошка. Это длилось лишь краткий миг, но я успевал кое-что увидеть: летящего по небу ворона, строй солдат, на рассвете идущих на учения, лошадей, неподвижно стоящих с оскаленными мордами. В заточении время становится осязаемым благодаря тому, что ты лишь эпизодически видишь свежие побеги на деревьях или слышишь журчание воды за окном, в которую превращается тающий снег.