Всю ночь мы прятались в стогах сена, а на рассвете следующего дня отправились в путь. Когда взошло солнце и картина перед глазами прояснилась, я спросил маму, сколько нам еще ехать, а она вместо ответа лениво ткнула пальцем на полоску далеких холмов, которые пунктиром проступали на горизонте, и ничего не стала мне объяснять.
Мама рассказывала, что в первые дни после приезда в Майцунь она несколько раз подряд видела во сне воду. Мокрые растения липли к ее телу, как змеи, отчего она начинала задыхаться.
– Мне снятся кошмары, когда я чувствую запах известки на стенах, – сказала она.
С тех пор как мы перебрались в Финиковый сад, прошло около месяца. Свежая побелка на розовых стенах не успела высохнуть, и во дворе висел кислый запах. Особняк строил еще мой дед, и располагался он в юго-западной части деревни. Из-за того, что здесь давно никто не жил, сад зарос сорняками, а глинобитные стены дома облупились.
В те далекие, тихие дни я часто сидел у чердачного окна и слушал, как мама рассказывает мне обо всех снах, что когда-либо видела. Эти странные рассказы, подкрепленные и повторенные моими собственными тревожными снами, стали первыми яркими воспоминаниями с момента приезда в деревню Майцунь. Тогда я еще не понимал, что ужасные выдумки матери были просто завуалированными жалобами, горькой ностальгией по былому. Как и большинство женщин, оказавшихся в сложной жизненной ситуации, она считала ушедшие годы своим единственным сокровищем. Я вспоминаю нашу первую ночь в Финиковом саду: перед сном я спросил маму, собираемся ли мы продолжить путешествие на следующий день. Мама с усмешкой посмотрела на отца.
– Дальше мы не поедем, – сказала она. – Нас посадили тут, как деревья. Здесь мы пустим корни, прорастем и сгнием…
Маме все вокруг было не по душе: дождливая погода, запах пыльцы, витающий в воздухе, маленькие гроздья бледно-голубых цветов мяты во дворе. Я тут же заразился от нее этой подавленностью.
Вскоре после нашего приезда похолодало. Листья на деревьях начали желтеть от осенних ветров, на полях созрел хлопок. В тот полдень моя мать набивала матрасы свежескошенной соломой. К нам во двор тихо вошла девушка в трауре: она открыла небольшую калитку и осторожно засеменила по дорожке, испуганно озираясь по сторонам, как воробей, и словно высматривая знакомое лицо. Затем она подошла к бамбуковой изгороди и в нерешительности замерла. Сначала мать не заметила ее. Солнце пригревало и навевало дремоту.