В тот день, несмотря на бесконечные мольбы матери и потоки ее слез, отец настоял на том, чтобы девушка осталась у нас. Оказалось, что это дочь деревенского мастера по обустройству туалетов, носившая прозвище Пуговка[4], и ей тогда только что исполнилось семнадцать лет. Спор родителей не утихал до поздней ночи. Наконец я услышал, как отец закричал:
– Ее отец умер совсем недавно, а ты хочешь отпустить ее в город, чтобы она стала там проституткой? Кроме того, нам нужна помощница по дому.
– А что такого в том, чтоб стать проституткой? – возмутилась мать. – Вот помрешь, и я стану шлюхой.
Отец молча крутил чашку на столе.
В ту зиму на деревню обрушилось сразу несколько обильных снегопадов. Снег засыпал наш дом до самых окон и завалил двери.
Окна моей спальни выходили на задний двор Финикового сада, а чердачное окно смотрело на хребет Цзилушань. Днем из окна были видны заснеженные вершины и коричнево-красные камни на изломах скал. Ночью голубое призрачное сияние от снега просачивалось внутрь дома. Поздно вечером, когда снег еще падал, меня разбудила Пуговка. Я даже не проснулся окончательно, когда она стала меня одевать. Пуговка посадила меня к себе на спину и вынесла за порог – я понял, что в доме что-то случилось, но не выказывал особой тревоги. Погода стояла необычайно холодная. Как только хлопья снега падали на землю, они тут же застывали, скованные морозом, и стоило наступить на них ногой, раздавался громкий хруст.
Вместо того чтобы идти по крытой галерее к переднему двору, мы свернули на короткую дорогу через бамбуковую рощу. Пуговка выглядела очень взволнованной, она задыхалась. Снег с бамбука осыпался на нас, Пуговка шла слишком быстро, и нам приходилось время от времени останавливаться, чтобы передохнуть.
Я увидел свет в кабинете отца. Летящие снежинки окутывали флигель, и я услышал доносившиеся оттуда ужасные звуки – кого-то выворачивало наизнанку – и череду криков. Отец кричал так, будто пытался разбудить всю деревню.
Отец сидел на корточках перед керамическим тазом, его глаза были выпучены, отчего он был похож на улитку. Он прижимал руки к животу, его рвало кровью в таз. Монах Цзюцзинь, наш новый слуга, время от времени пытался запихать отцу в рот пучки каких-то трав и древесную золу. Но не успел он сунуть свои снадобья отцу в рот, как отец все выплюнул, забрызгав почерневшей кровью противоположную стену. Я видел, что кровь осталась на печи и на стене, которая казалась черной от сажи.