– Здесь такой влажный климат, – сетовала мама, – что в заплесневелой соломе завелись черви, и по ночам они ползают по краю кровати и забираются тебе на лицо.
Я видел жирных земляных червей и темно-коричневых жуков в твердом панцире, копошившихся на сплющенных стеблях соломы. Я снова бросил взгляд в окно, и хотя с такого расстояния я не мог разглядеть лица нашей гостьи, мне показалось, что в облике этой девушки есть что-то странное, что привлекло мое внимание.
– На что ты смотришь? – спросила мама, вставая. – Вероятно, эта женщина ошиблась… – пробормотала она себе под нос.
Теперь девушка повернулась к нам спиной. Я увидел белую ленту[3], обернутую вокруг ее лба и стягивавшую длинную косу. В руках незнакомка держала узелок. Она сделала несколько шагов вдоль изгороди, потом резко остановилась и ошеломленно посмотрела на нас. Двор был пуст, и тень от карниза закрывала колодец. Вяз у колодца покачивал ветвями на ветру, стряхивая с них золотистые листья.
– Наверное, она ошиблась дверью, – сказала мама. – Почему я никогда не видела ее в деревне?
Мама сжимала в руке пучок соломы, рот ее был широко открыт. В этот момент отец вышел из крытой галереи во двор и подошел к девушке, остановившись от нее в нескольких шагах. Они начали разговаривать. Беседовали они очень тихо, и девушка то и дело вытирала рукавом слезы. Казалось, моя мать слышала каждое их слово, и я видел, как она непроизвольно сглотнула и задрожала всем телом.
Отец сделал еще один шаг вперед. Я испытал необъяснимый страх за него. Отец огляделся по сторонам, а затем дернул девушку за рукав.
– Вот же бесстыжая тварь! – сквозь зубы процедила мать, но мне было понятно, что она с трудом сдерживает гнев.
Девушка перестала плакать, и еще некоторое время ни она, ни отец ничего не говорили друг другу. Посреди затянувшейся паузы терпение матери лопнуло, она обернулась ко мне с исказившимся лицом.
– Дай мне свою рогатку, – велела мать, а слезы мучительно побежали по ее щекам, – и я ослеплю эту шлюху.
Я поискал рогатку.
– Я оставил ее на столе в кухне, – сказал я. – Сходить за ней?
Мать больше не обращала на меня внимания – она скрючилась у окна и рыдала в одиночестве. Ее горестные всхлипывания оказались заразительными, и слезы сами собой навернулись на глаза.
Через некоторое время отец и эта девушка собрались уходить, они сделали несколько шагов, и тут у нее на туфлях развязались тесемки, и когда она опустилась на колени, чтобы завязать их, отец посмотрел в нашу сторону. Меня поразило, что в тот момент он выглядел растерянным. Много лет спустя, когда однажды поздно ночью я со смелостью и безрассудством юности тихо открыл дверь в комнату этой женщины и подошел к ее кровати, переполненный диким стуком сердца настолько, что не понимал, что делаю, в бледном лунном свете передо мной вновь возник образ отца. Но с тех пор он изменил свою суть и теперь навевал на меня невыразимую грусть, волнение, ненависть и непреходящий стыд.