– Вижу, вы меня узнали, – улыбнулся он в ответ, – так вот где мой друг нашёл вас – в простой, ничем не примечательной лавке прячется такое сокровище…
– Вы мне льстите, – проговорила она, – но даже не представляете, как я рада вас видеть.
– Это написано у вас на лице, – усмехнулся Милле, – скучали по нашему обществу?
– О, да! – воскликнула она, – тот вечер в моей памяти будто какой-то сон. Впрочем, сами видите, – она кивнула на прилавок, – у меня здесь совсем другая жизнь.
– Это всегда можно изменить. Быть может, мне повезёт, как и старине Девереллу, и я смогу получить прекрасную натурщицу для своей картины. Как думаете?
Конечно же, Элизабет согласилась.
Добродушный Милле был совсем не похож на угрюмого Деверелла. Его радушие и детская, наивная мечтательность невольно подкупали. Может быть поэтому все так любили этого высокого, белокурого юношу с нетипичными для художника, холёными маленькими руками, за которыми он тщательно ухаживал. Воображение Милле не знало границ, и вместе с тем – это была крайне деятельная натура. Для пробуждения вдохновения ему нужны были сильные впечатления. В его поисках Милле исследовал окрестности Лондона, исходил берега рек, леса и холмы. С этой же целью художник иногда посещал сеансы спиритов, а иной раз – уличная сценка или свадебная процессия могли дать ему пищу для размышлений.
Милле был влюблён в искусство и изучал его с той же страстью, что и мир вокруг. Его познания были столь велики, что сам Джон Рескин охотно прислушивался к словам молодого художника. Вместе с тем, Милле был очень прост в общении и имел талант заводить друзей везде, где бы он не появлялся. Именно поэтому, они поладили с Элизабет буквально в первый же день её позирования. Обнаружив в девушке неподдельный интерес к братству, Милле охотно рассказывал о нём. Их беседы длились долго – намного дольше, чем дозволяли приличия.
– Основной недостаток академической живописи, – говорил Милле, – в том, что по технике своей она не продвинулась дальше открытий Возрождения. Спору нет, свет и перспектива изменило всё восприятие рисунка. Гении Возрождения создали форму – но беда в том, что эта форма за столетия практически не изменилась.
Какие картины пишут выпускники Академии? Однообразные натюрморты? Или парадные портреты – памятники самодовольству? Это очень печалит меня. Столетиями искусство развивалось – и ради чего? Чтобы мещанин любовался картиной с нарциссами у себя в столовой!