Сигарета уже сгорела, когда с улицы донёсся звук, который Великанов только что слышал во сне: тоскливые звенящие всхлипы, словно ржавый флюгер вращался на ветру. Великанов замер, дотронулся до шрама, желая убедиться, что не спит. Звук повторился. "Снегирь скрипит," – узнал голос Великанов. Вероятно, птичья песня проникла в квартиру через окно и обернулась во сне женским плачем.
Он щелчком отбросил окурок и вернулся в комнату.
Значит, холтер на свадьбе? В какие странные фантазии вырождаются во сне мечты. Не было дня, чтобы он не думал о будущем внучки: как она будет, устроится ли? Вслух не говорил, но думал постоянно, глядя на тело девочки, исковерканное болезнью. И думал-то тайно, заметая тяжелые мысли в самые дальние углы сознания. Любил страшно, жалел так, что желваки ходили. О мальчиках пока не горевал – десять лет всего, ничего такого на уме. Мечтал, конечно, а вдруг выправится, в медицине придумают что-нибудь, на мордашку ведь ничего, хорошенькая; и сон этот, выходит, получился как издевка над мечтой.
В прореху на тапке выглядывал палец. Великанов пошуровал, расширяя дыру, спрятал лицо в ладонях. Холтер Вита носила в санатории, Великанов с внучкой только что вернулись оттуда. Процедуры в тот день отменили, и она ходила счастливая: спала на час дольше, после завтрака торопилась в комнату творчества. Дедову руку на лестнице бросила: «сама пойду!» Закидывала скрюченные ноги на ступени, цеплялась за края сбитыми носами туфель: шлеп-шлеп… Мастерила с воспитателем открытку для матери: нарядная елка, снег из ваты, под елкой коробка с бантом. С Новым годом, мама! Великанов по указанию врача вел холтер-дневник: слева в таблице записывал время, справа – действия пациента. Сухо, как в образце. Ему тогда сказали, что суточная кардиограмма занимает десять листов, и он прикидывал, из скольких томов состояла бы вся сердечная жизнь, возьмись кто-нибудь сделать её. В конце дня посмотрел на записи: сидела, лежала, ходила, спала. Подумал, пустые слова. Если бы их аппаратура могла ловить моменты счастья, на этой кардиограмме распускались бы цветы.
Великанов зло пошоркал лицо: увиденное во сне представлялось ему таким живым, настоящим, что он и страдал по-настоящему. Было страшно и стыдно. Страшно от того, что всё это правда и безобразный сон когда-нибудь сбудется, и стыдно себя, робости своей, заискивающего взгляда. А в голове засело: что там в самом деле происходит с сердцем в день свадьбы, как оно бьется? И можно ли по кардиограмме догадаться, что это сама любовь писала историю?