– Твой ход, – сказал отец.
Сын взял кубик – теперь уже шестигранный. Каждый из его граней пульсировал своим светом, будто сердце, бьющееся внутри каждого искушения.
Он подбросил его в воздух.
Высоко над мирами, за пределами времени и пространства, кубик застыл на столе, испуская зеленовато-жёлтый отблеск. Символ на грани пульсировал, будто дышал.
Зависть.
Сын не сказал ни слова. Только слегка кивнул, как будто ждал именно этого.
Отец лишь посмотрел на доску.
Мир качнулся.
Жаркое солнце пробивалось сквозь резные ставни. Аромат кардамона, мяты и топлёного масла висел в воздухе. В шумном марракешском дворе женщины развешивали пёстрые ковры, дети носились между глиняных домов, а мужчины обсуждали дела, сидя в тени миндаля.
В центре всего этого – он.
Идрис ибн Саид, молодой купец, не бедный, но и не богатый. Его лавка с благовониями и специями была известна на весь рынок. У него была хорошая жена, двое сыновей и честное имя, которое уважали.
Но это было до того, как в соседнем доме появился Абдуллах аль-Махди – новый торговец, молодой, красивый, дерзкий. Его караваны приходили быстрее, его товары пахли сильнее, его золото звенело чаще. Люди всё чаще шептались о нём. Его лавка сияла, а глаза женщин – прелестных, скрытых под чадрой – порой слишком долго задерживались на нём.
Идрис замечал. Он не говорил, но замечал.
И однажды, когда он подошёл к своей лавке и увидел, как к Абдуллаху подходят уважаемые шейхи, он ощутил внутри себя нечто холодное, липкое.
Не страх.
Не злобу.
Зависть.
Идрис сидел на циновке в глубине своей лавки. Солнечные блики играли на куполах мечети, и в воздухе стояла тягучая тишина после молитвы. Его руки перебирали сушёные лепестки роз и лаванды, но глаза снова и снова поднимались – через улицу, туда, где шёл оживлённый торг у лавки Абдуллаха.
Толпа там была гуще. Люди смеялись, слушали, покупали. Всё, что казалось Идрису стабильным – словно пошатнулось. Он больше не был первым. Он больше не был нужным.
Он отвёл взгляд и прошептал:
– Аль-хасад… Я не должен завидовать. Это испытание, и Аллах видит…
Но сердце жгло.
«Почему у него больше?»
«Чем он лучше?»
«Почему женщины смотрят на него, а не на моего сына, моего брата, на меня?»
Где-то в глубине лавки послышался шорох. Он обернулся – никого. Только тень в углу, будто сгустившаяся. Тёплый воздух вдруг показался душным, словно что-то невидимое стало тяжелее.