Над спящей деревней, разрывая ткань ночи, плыла комета. Не обычная бледная странница, а яростный огненный клинок, пронзивший небосвод от края до края. Ее кроваво-красный хвост мерцал в такт стонам роженицы, будто небесное тело дышало в унисон с земной мукой.
"Не к добру…" – прошептала Майя, машинально сжимая амулет на шее. Ее сухие губы шевельнулись в забытой молитве, когда вдруг земля под ногами дрогнула.
Из колодца на площади с грохотом вырвался столб пара. Вода, еще минуту назад ледяная, бурлила, как в котле. По всему селению замигали огоньки – не ламп и не факелов, а сотен светлячков, слетевшихся со всей долины. Они кружили над крышей хижины, образуя мерцающий купол, под которым трещали и искрились соломенные кровли.
Новый крик изнутри заставил повитулу вздрогнуть. Не крик боли – крик ужаса.
"Майя! Иди сюда! Сейчас же!"
Она ворвалась в хижину, споткнувшись о порог. Дым от лампад щипал глаза, но то, что она увидела, заставило забыть о жжении.
Роженица лежала в луже крови, бледная как смерть. А между ее дрожащих колен…
Ребенок. Уже родившийся. Совершенно чистый, будто его омыли небесные воды. И – самое страшное – совершенно безмолвный.
"Он… он не дышит!" – закричала мать, протягивая дрожащие руки.
В этот миг мальчик открыл глаза.
И все лампы в хижине вспыхнули ослепительным пламенем.
Майя, завороженная, разглядывала крошечное тельце. На левой ладошке, там где у обычных детей проходила линия жизни, четко виднелся знак – миниатюрное, но идеально ясное изображение пламени.
"Агниш…" – прошептала повитула, не понимая, откуда пришло это имя.
Снаружи поднялся крик. Деревня пробуждалась в панике – во всех очагах, даже в давно остывших, вспыхнул огонь. В заброшенном храме на холме, где двадцать лет не ступала нога человека, зажглись все светильники. Даже кузнечный горн, холодный уже три зимы, пылал теперь алым пламенем.
А над крышей, где лежал новорожденный, комета вдруг разлетелась на тысячи искр. Огненный дождь осыпал Кхарву, но ни одна соломенная крыша не загорелась. Искры лишь светились несколько мгновений, оставляя после себя терпкий запах ладана, прежде чем угаснуть в ночи.
Мальчик наконец заплакал. Его первый крик прозвучал ровно в тот момент, когда последняя искра коснулась земли.
Мальчик не переставал плакать уже третий час. Его крошечные кулачки сжимались и разжимались, будто пытаясь поймать что-то в пустом воздухе. Мать, измученная родами и странными событиями той ночи, беспомощно качала его на руках, напевая дрожащим голосом колыбельную.