Наутро мы проснулись с облегчением оттого, что это лишь сон, но все еще расстроенные, что этот гнусный сон вообще приснился. Он оставил после себя беспокойство и сомнения: а что, если это фейковые новости? А что, если это всего лишь жестокая шутка? С самого начала слухов никто из нас не видел Старого Коня собственными глазами. Где доказательства, что он в заложниках? И где он конкретно? Что с ним происходит? И где ослица? Неужели правда возможно заткнуть ослицу с ее могучим ртом? И самая тревожная мысль: даже если слухи правдивы, что, если Старый Конь вернется? Эта мысль родилась, потому что уже бывали времена, когда по Джидаде проносились вести о его смерти, и мы рыдали – не от печали, а от тайной радости, не из-за злой натуры, а потому, что от него правда не было других способов избавиться, одна только смерть, и никак иначе, – а он нагло переигрывал саму смерть, материализовывался, как вечное проклятие, как волшебник, и говорил: «Я? Умер? Кто навешал вам эту лапшу на уши?» И, сомневаясь, не появится ли он и в этот раз, как уже часто было в прошлом, мы занервничали и потребовали видеть его собственными глазами, чтобы поверить.
власть как роса
И наконец увидев его в самый первый раз после его рассвета – Защитники опубликовали фотографию, – мы поверить не могли, что правда видим то, что видим. Вот он, уже не Его Превосходительство, в отчаянии и изумлении от своего падения, еще старше, чем когда мы видели его в прошлый раз, не так уж и давно, – толукути привидение, толукути жалкий дешевый мобильник на последних двух процентах зарядки, толукути живая версия древних руин Джидады, некогда величественных, но уже лишившихся былой славы. Вот он стоит, словно заключенный – наверняка и есть заключенный, – под охраной Защитников. Правду говорят, что власть как доспехи, и стоит их сорвать, даже самый могущественный зверь покажется лишь пустой жестянкой. Нам понравилось то, что с ним стало: оголенный, свергнутый и бессильный; беспомощный, безрадостный и безобидный.
толукути жалость
Но в то же время, поскольку мы никогда не видели его таким, не мыслили таким, не воображали таким, мелькали мгновения, когда наши сердца смягчались по краям от этой страшной трагедии; да, и впрямь очень хорошо, что для него настал рассвет, это даже благословение – ведь как иначе мы бы от него избавились? Но еще это печально, и, не будь он диктатором, которым сам решил стать, ничего этого бы вовсе не случилось, и, не обходись он с нами, как обходился все эти тяжелые мучительные годы, десятилетия, толукути мы бы не позволили с ним этому случиться: он сам вырыл себе яму, ему теперь в нее и ложиться.