Я полагал, что дед Квинт захочет поговорить со мной о покойной дочери, и повторил вслух два или три раза краткий свой рассказ о розах в перистиле, но дед старательно избегал этой темы. Расспрашивал он меня об учебе, хорошо ли я знаю греческий и бегло ли умею читать на латыни. Получив утвердительные ответы, он попросил раба-либрария принести из библиотеки несколько свитков. Судя по потрепанности футляров, это были его любимые сочинения. Когда я извлек первый свиток, то выяснилось, что папирус, накрученный на скалку из слоновой кости, весь истрепан и в нескольких местах между столбцами готов был вот-вот разорваться. Библиотекарь подклеил ветхий свиток лоскутами папируса, порой весьма значительными, отчего книга приобрела еще более жалкий и истрепанный вид.
– Это речи Гая Гракха, – сказал дед, касаясь серыми прозрачными пальцами потрепанного кожаного футляра, выкрашенного в красный цвет. – Гай был лучшим оратором в Риме. Когда он выходил на Ростры и скидывал с плеча тогу, чтобы ткань не мешала ему жестикулировать, толпа у его ног ревела от восторга. Говорил он так страстно, что даже суровых ветеранов мог довести до слез. Яростный он был человек и бесстрашный. Порой он так увлекался, что сам терял голову от своих речей, и начинал кричать, что делать оратору не пристало. Тогда раб за его спиной доставал из складок плаща флейту и брал такой тихий и нежный звук, который тут же успокаивал Гая. Если ты хочешь сделаться хорошим оратором, то тебе надлежит тщательно изучить все сказанное Гракхом. Я отписал тебе в завещании этот свиток.
«И только-то!» – едва не воскликнул я разочарованно, но вовремя прикусил губу, чтобы умирающий не прочел ненадлежащие мысли на моем лице.
– Никто не умел как он, заглянуть вглубь вопроса и в одной речи раскрыть всю суть выставляемого на голосование законопроекта.
– Ты видел Гая на Рострах. Слышал, как он говорил? – задал я неосторожный вопрос.
Дед не ответил, лишь плотно сжал губы, как будто запирал в глотке готовые вырваться наружу слова. Потом попросил:
– Прочти мне что-нибудь из этого свитка. Но не с начала, а там, где папирус подклеен сразу двумя лоскутами, там мое любимое место… – попросил дед.
* * *
После его смерти, когда вскрыли завещание, выяснилось, что он оставил мне не только эти свитки, но еще десять тысяч сестерциев в золотых монетах – сумму весьма небольшую из тех денег, что были расписаны согласно его последней воле. Кроме золота, он завещал мне свою гнедую кобылу-пятилетку вместе с упряжью, а также кусок отличной шерсти на тогу для моего совершеннолетия. Такая ткань стоила не менее шестидесяти сестерциев, а то и всю сотню. Сыну своему Квинту умерший оставлял поместье, миллион в различных векселях и золотой монетой, а еще – бюст Гая Гракха. При этом в завещании было оговорено, что наследник не имеет права переплавить бюст или как-то иначе его уничтожить.