Дядя Коля не любил огонь и хотел, чтобы его похоронили на кладбище, но сам об этом никак не позаботился – со многими вёл подобные разговоры, но нигде не упомянул о своём желании в письменной форме. А потому сестра и сын, спеша поскорее разобраться с наследством и уехать наконец к себе домой, к делам и хозяйству, – пошли по наиболее простому и дешёвому пути: сожгли дядю Колю в крематории.
И ни я, ни профессор Михлыч с кафедры монументальной живописи Худака, не сумели с этим ничего поделать. Михлыч пытался собирать по институту деньги, но родственники принимать их отказались.
– Что уж мы, совсем, что ли, нищие, – отвечала сестра и морщила нос. – Что мы, побираться, что ли, должны?..
Я даже не удивился, узнав через несколько лет, что она потихоньку распродала все картины учителя, хранившиеся у него в мастерской.
* * *
Стальной механизм щёлкнул и вобрал в себя дядю Колю, кособоко вписанного в тесное пространство продолговатой трапеции, на белой, очень белой драпировке – с таким чистым белым цветом он вообще никогда не работал, а вот сейчас он вместе с ним отправлялся в вечность. Гроб исчез под плоской металлической пластиной, а потом где-то под землёй застучали железные колёса вагонетки, и я начал задыхаться.
Через полгода после дяди-Колиной смерти прах из крематория никто не забрал, и он был похоронен в общей могиле.
Если бы я был хозяином галереи, я сделал бы точно так же.
Снял бы пространство в центре города, там, где полно народу.
Лучше – в пешеходной зоне, чтоб вокруг побольше туристов. И чтоб рядом имелся ресторан или кофейня. Кофейня даже лучше, с уютным интерьером и средними ценами. Место, где можно посидеть и обдумать предстоящую покупку или провести переговоры на условно нейтральной территории.
Ксеня-чан сидела напротив и потягивала через соломинку кофе с миндальным молоком. Волосы василькового цвета создавали вокруг её головы голубое сияние. Белое весеннее пальто нараспашку, длинное платье, ярко-оливковое, на размер больше, чем нужно. Ярко, сочно, бьёт по глазам.
На втором курсе Ксеня-чан, подражая своей любимой певице Хейли Уильямс[11], красила волосы в рыжий цвет, а вокруг глаз накладывала оранжевые тени, как у Джерарда Уэя[12], нарисовавшего несколько своих собственных комиксов, – и уже из-за одного этого Ксеня-чан была его фанаткой. Музыка «Paramore», «My Chemical romance» и «Tokyo hotel» до сих пор вызывала в памяти самые отвязные времена в моей жизни – четыре года существования нашей лихой компании.