Айзек Вейл, Заключенный 731, убийца с тайной, запертый в космической тюрьме на краю войны, сидел на своей жесткой койке, вцепившись пальцами в тонкий матрас, и смотрел в черный квадрат вентиляции, откуда на него только что смотрел сам Ужас. Первая ночь в «Тартаре» только начиналась. И он уже знал – уснуть больше не удастся. Оно было здесь. Оно знало, что он здесь. И оно ждало.
Тихий, едва различимый скребущий звук донесся из глубины вентиляционной шахты. Потом стих. Но ощущение наблюдающего Присутствия не исчезло. Оно висело в воздухе камеры «Дельта-9», тяжелое и неумолимое, как сама космическая бездна за иллюминатором.
Глава 2: Ритмы Тартара и Тени Прошлого
Солнца не было. Не было ни утра, ни вечера. Только смена циклов. Тусклый "дневной" свет, проникавший сквозь грязные плафоны в коридорах и камерах, сменился еще более жутким "ночным" режимом – слабым красноватым свечением, превращавшим и без того мрачные отсеки в подобие внутренностей гигантского зверя. Гул станции, казалось, лишь усилился в тишине, заполняя собой все пространство, вибрируя в костях, нашептывая безумие на подсознательном уровне.
Айзек Вейл не спал. Он сидел на своей койке, спиной к стене, глаза прищурены, но зрачки расширены, впитывающие каждый блик света, каждое движение теней. Образ из вентиляции – тот бесформенный сгусток непостижимого ужаса – горел в его памяти, холодной иглой вонзаясь в сознание. Философ, чье имя он так и не узнал, тихо посапывал на соседней койке, его безумная улыбка сгладилась во сне. Гарт ворочался, бормоча обрывки фраз о "глазах" и "проводах в мозгу". Шестерка храпел мерно, как неодушевленный механизм.
Оно было здесь. Оно смотрело.
Эта мысль, впервые сформулированная так четко, вызвала не страх, а яростное, почти животное сопротивление. Айзек заставил себя дышать ровно, глубже. Он перебирал в уме приемы самоконтроля, выстроенные годами заключения и ожидания "Тартара". Стена. Он возвел внутри себя стену. Из льда. Из стали. Из молчания. За ней пряталось все: страх, сомнения, ужасные воспоминания, рвущиеся наружу в кошмарах. И оно. То, что он сделал. Стена должна была держаться. Здесь, больше чем где-либо.
Резкий, пронзительный гудок разорвал относительную тишину. "ПОДЪЕМ! ПОДГОТОВКА К РАБОЧЕМУ ЦИКЛУ!" – заревел динамик в стене. Шестерка вздрогнул и сел, тупо протирая глаза. Гарт вскрикнул и забился в угол своей койки. Философ открыл глаза, его голубые зрачки мгновенно сфокусировались на Айзеке, и безумная улыбка вернулась на лицо.