Оно было огромным, угрюмым, выстроенным из темно-серого гранита, почерневшего от времени и непогоды. Архитектура – неуклюжая смесь викторианской готики и чего-то более древнего, зловещего. Острые шпили, похожие на кинжалы, вонзались в низкое небо; узкие, похожие на бойницы окна отражали лишь серую муть дня; контрфорсы, тяжелые и грубые, поддерживали стены, будто здание силилось удержаться от падения в бездну. По периметру тянулся высокий каменный забор с коваными воротами, увенчанными ржавыми шипами. Весь комплекс производил впечатление не лечебницы, а крепости или тюрьмы, возведенной для сдерживания чего-то ужасного внутри.
Дилижанс остановился у ворот с пронзительным скрипом тормозов. Ворота медленно, со стоном железа по железу, распахнулись, пропуская его во внутренний двор, вымощенный неровным булыжником, заросший редкими клочками чахлой травы. Двор был пуст. Лишь где-то высоко в стене скрипнула ставня. Элиас вышел из кареты, мгновенно промокнув под ледяным дождем до нитки. Воздух здесь был еще тяжелее – влажный, соленый от моря, но с явным привкусом плесени, дезинфектанта и… чего-то невыразимо старого и больного. Запах отчаяния.
Дверь главного входа, массивная дубовая, обитая коваными полосами, приоткрылась. В проеме возникла фигура. Женщина. Высокая, сухопарая, облаченная в безупречно белую, накрахмаленную форму старшей медсестры. Ее лицо, изборожденное глубокими морщинами, было бесстрастным, как маска. Глаза, маленькие и пронзительно-серые, без тени приветствия оценили Элиаса с ног до головы. В них читались усталость, цинизм и настороженность, граничащая с враждебностью.
– Доктор Торн? – Голос у нее был низким, хрипловатым, как скрип несмазанных петель. – Я – старшая сестра Маргарет. Вас ждут.
Она не протянула руки, лишь отступила в тень прихожей, жестом приглашая войти. Элиас шагнул внутрь, и дверь захлопнулась за ним с глухим, окончательным стуком, отрезая последнюю связь с внешним миром.
Прихожая была огромной и ледяной. Высокие сводчатые потолки терялись в полумраке. Стены, некогда выкрашенные в блекло-зеленый цвет, теперь покрылись пятнами сырости, от которых тянулись вниз черные, как вены, полосы плесени. Пол – холодный камень, местами протертый до блеска, местами покрытый скользкой грязью. Воздух гудел от тишины, нарушаемой лишь капаньем воды где-то в трубах и далеким, приглушенным стоном. Свет проникал лишь из нескольких высоких окон, затянутых пыльной паутиной и решетками, бросая на пол косые, умирающие лучи. На стене висел потускневший портрет какого-то сурового господина в старомодном сюртуке – основателя, предположил Элиас.