Я едва слышно прошептала, сама не осознав, что сказала вслух:
– Иан.
Он не ответил. Мы просто стояли, смотря друг на друга. Тишина заполнила пространство между нами, напряженная и полная смысла.
Я смотрела на него и сердце предательски рвалось к тому, кого давно не было. Хотелось броситься в эти крепкие объятия, зарыться с головой, вдохнуть знакомый аромат – тот самый, что помнился из далtкого детства, из того мира, который казался навсегда потерянным. Каждый мускул просил движения, каждое чувство – прикосновения.
Но разум – жестокий страж – шептал, что это не он. Это не тот Иан, который был моей опорой и тенью одновременно. Нет. Это лишь тень, обманка, игра памяти и света. Я видела его лицо, слышала молчание, но в глубине души знала – это другой человек. Но сердце… сердце категорически отказывалось это принять.
Цифры на панели лифта мелькнули, и я глубоко вдохнула, готовясь выйти. Двери распахнулись, я сделала шаг вперед – и вдруг он неожиданно толкнул меня в плечо. В мгновение ока я оказалась на коленях, а документы рассыпались вокруг, словно хрупкие осколки воспоминаний, которые я так долго пыталась удержать в архивах своего разума.
Внутри меня зазвучала холодная, рациональная паника – эти бумаги нельзя было никому показывать. Каждая страница хранила гораздо больше, чем простые слова: стратегические схемы, контракты, фрагменты судебных дел.
Он безразлично наступил на один из листов, не шевельнув ни бровью, и прошел мимо, словно привычно разрушая все на своем пути – тихо и без сожаления. В ответ во мне вспыхнула не просто злость, а острая, расчетливая волна ярости, полная ясной цели. Медленно я собрала разбросанные бумаги, сжимая пальцы до боли.
– Он сделал это специально, – прошипела я, глядя ему вслед.
Он уже исчезал за углом коридора, но его присутствие не покидало меня. Тень осталась – вплетенная в воздух, проникшая в стены и прилипшая к коже. Я не видела его лица больше, но спина, шаг, легкий поворот головы – все в нем кричало о контроле. Он двигался так, как движутся те, кто привык управлять даже тишиной.
В нем была какая-то пугающая эстетика – как у клинка, выкованного не для красоты, а для точности. «Красивый бандит», именно так я называла его в детских снах, когда просыпалась с дрожью, не от страха – от предчувствия. Он не брал в руки оружие – он был оружием. Не нажимал на спуск – он выбирал, кто нажмет. И это было в сто раз опаснее.