– О, вы уже пришли! – из кухни выскочила женщина с теплым взглядом, в котором сразу угадывалась забота и домашний уют. – Отлично, Хенри, переодевайся и помоги нам с дядей!
– Что? Я же пришел как посетитель! – протестовал он, но через пару секунд уже стоял в фартуке и с подносом в руках.
Я чуть не расхохоталась, но удержалась. Его вид напоминал новобранца, которого отправили на войну – только с миской лапши вместо оружия.
– Познакомься, это тетя Сумин, – ворчливо представил он, кивнув в ее сторону. – Мой личный кулинарный гуру с детства.
Тетя Сумин протянула руку и одарила теплой, почти заговорщицкой улыбкой.
– Так ты та самая, из-за которой он сегодня летел, будто за ним гналась буря? – спросила она с насмешкой, в которой не было ни капли давления.
– Что? Нет! – Хенри отреагировал слишком быстро, выдав нервный смешок.
Я только качнула головой, не удостоив реплику даже комментарием.
В женщине чувствовалась удивительная цельность. Загорелое лицо говорило о том, что большую часть времени она проводит не за экраном, а на свежем воздухе. Волосы заколоты наспех, но так, что не хотелось исправлять. Она вся дышала домом – не зданием, а понятием.
Тетя Сумин исчезла за дверью кухни, и сразу донесся аромат имбиря и свежей зелени.
Хенри с подносом и выражением мученика проследовал между столами. Я осталась стоять у стойки, следя, как он ловко огибает стулья, отвечает на вопросы гостей и на секунду зависает у окна, чтобы поправить занавеску.
Неожиданно все это перестало казаться глупостью. Исчезло ощущение навязанности, искусственности. Пространство, люди, запахи и звуки сложились в единую, точную формулу присутствия. И, может быть, впервые за долгое время пришло странное спокойствие: я на своем месте. Не по плану. Не по расчету. Просто здесь.
Хенри сновал между столами, балансируя с подносом в одной руке, другой поправляя выбившуюся прядь. Слишком ловко для новичка, слишком уверенно для «просто заскочившего». Вся эта суета – фартук, заказы, короткие переклички с тетей Сумин – складывалась в ощущение полной принадлежности этому месту. Он жил здесь, больше, чем в университете, больше, чем в собственной жизни.
– Хенри, не тянись через витрину! Сколько раз говорила – обойди! – раздался голос из кухни, резкий, но не злой.
Он закатил глаза, не театрально, а привычно – с той легкой усталостью, которая есть у людей, чью любовь порой выражают через строгость. Пробурчал что-то вроде: