– Hayırlı olsun (хайырлы олсун – пусть будет к добру), – наконец промолвил он с глубоким вздохом.
– Великие сны, Осман, посылаются только великим людям, тем, кого Аллах избирает для свершений. Твой дед, Сулейман Шах, да будет доволен им Всевышний, привел наше племя из далеких, раскаленных солнцем степей Хорасана, спасая от монгольского нашествия. Твой отец, Эртугрул Гази, нашел нам эту землю, отвоевал ее у неверных мечом и мудрым словом.
Возможно, Осман, именно тебе предстоит сделать так, чтобы эта земля, эти долины и горы, стали не просто временным пристанищем, не очередным yaylak (яйлак – летнее пастбище) или kışlak (кышлак – зимнее стойбище), а настоящим, вечным домом. Vatan (ватан – родина) для всех Кайы и для тех, кто придет под твое знамя.
В этот самый момент, словно в подтверждение его слов или как ответ на невысказанный вопрос Османа, со стороны предгорий, с той тропы, что вела к византийским землям, донесся едва различимый, но нарастающий стук множества копыт.
Осман и Акче Коджа одновременно, как по команде, повернули головы. Несколько всадников, покрытых пылью дорог, быстро, почти отчаянно приближались к стойбищу.
По характерной посадке, по изможденным, но решительным лицам, Осман сразу узнал своих лучших разведчиков – братьев Конура и Аксунгара, – отправленных им три дня назад с рискованным заданием в самое логово врага, к стенам византийской крепости Биледжик.
Выражение лица молодого вождя мгновенно стало жестким, словно высеченным из камня. Исчезла всякая мечтательность, осталась лишь стальная решимость.
– Кажется, наша послеобеденная тишина закончилась, Акче-ага, – голос Османа был спокоен, но в нем зазвенели металлические нотки. – Посмотрим, какие вести они нам принесли. Haberler iyi mi, kötü mü? ( Новости хорошие или плохие?) Или, быть может, вести, что изменят все?
Он решительно, упругим шагом направился вниз по склону холма, на ходу инстинктивно поправляя тяжелый пояс с коротким, но смертоносным ятаганом. Акче Коджа, кряхтя, поднялся со своего камня и последовал за ним, слегка качая головой, но в его старых глазах мелькнул огонек – не то тревоги, не то предвкушения.
Он видел в Османе ту же неукротимую, первобытную энергию, что некогда горела в его отце, Эртугруле, но приправленную какой-то новой, еще не до конца понятной ему самому дерзостью и почти безрассудной отвагой.