– Вы правы, сестра, редкий дар, особенно в столь юные годы. Скажи, дитя, – снова обратился он к Китону, – не мечтал ли ты обратиться к церкви?
Китон молчал, растерянно глядя на священника. Тот не врал. Совершенно не врал, и усталые глаза под тяжелыми веками смотрели на Крысенка внимательно и прямо.
– Я не могу, святой отец, – пробубнил он, – там же того… Писание читать надо, а я не умею…
– Тебя научат, – без тени насмешки пояснил приор, – важнее другое, Китон. Господь наделил тебя умением видеть ложь. А церковь веками противостоит Лукавому и его присным. Ты не можешь пренебречь своим даром, дитя. Ты будущий исповедник.
…Тем же вечером Китон покинул приют с жалким узелком своих пожитков и оказался в монастырской школе.
За годы учебы он развил свое умение до настоящего мастерства. Он обожал присутствовать на церковных судах и допросах, для чего неустанно оттачивал почерк и скорость письма, и уже в пятнадцать лет сидел в углу на заседаниях помощником писаря. Он все реже ошибался в людях, все безупречней читал лица и голоса. Он захлебывался в водоворотах нескончаемой, безбрежной лжи, которой было пронизано все вокруг, из которой, казалось, состоял весь мир.
В семнадцать лет, уже готовясь принять монашеские обеты, брат Китон узнал, что в Тауэр был доставлен местный трактирщик Хью Дрейпер, обвиняемый в колдовстве. От всех же прочих безбожников, то и дело казнимых за этот грех, Дрейпера отличало главное: он не отпирался, открыто признавая занятия алхимией и оккультизмом.
Услышав об этом, брат Китон понял: он должен увидеть Хью Дрейпера.
Часть вторая
– Чего тебе неймется?
Приора с утра одолевала тяжкая головная боль. Хотелось закрыть ставни, положить на лоб смоченный в уксусе полотняный лоскут и хоть полчаса подремать в неудобном деревянном кресле. Но брат Фергус спозаранку притащил к нему своего несносного подопечного и сейчас высился у двери, сверля спину мальчишки хмурым взглядом.
А мальчишка словно не заметил изможденного приорского лица и красноватых больных глаз:
– Я прошу позволить мне снова пойти к осужденному, – горячо проговорил он.
– Зачем?
– Но он же будет казнен, отец Годвин! Пусть он не хочет исповедоваться, нельзя же просто бросить его там, в темноте, в одиночестве! Ему ведь даже света не дают, где ж ему раскаяться, когда весь мир его ненавидит!