«С чего начнем?» – осторожно спросил Сергей.
Оля не ответила. Она подошла к ближайшему сундуку, откинула тяжелую крышку. Пахнуло нафталином и затхлостью. Она стала доставать вещи: выцветшие салфетки, скатерть с кружевами, детское платьице в горошек… Каждый предмет она брала осторожно, как что-то хрупкое и опасное. Сергей молча начал разбирать стопку старых журналов.
Тишину нарушил только шорох бумаги и их дыхание. Пока Сергей отодвигал сломанный стул, он нечаянно задел картонную коробку на полу. Она опрокинулась с глухим стуком. Оттуда высыпались бумаги и несколько фотографий в черно-белом и выцветшем цвете.
«Осторожнее!» – резко крикнула Оля. В ее голосе прозвучала неожиданная, почти животная нотка страха.
Сергей замер. «Прости. Я нечаянно».
Оля уже была рядом. Она опустилась на колени, торопливо, почти лихорадочно, начала собирать рассыпавшиеся фотографии. Сергей нагнулся помочь. Его рука коснулась одного снимка.
На пожелтевшей фотографии была запечатлена молодая женщина с малышкой на руках. Женщина улыбалась широко, беззаботно. Малышка, лет двух, смеялась, протягивая ручонки к камере. Сергей узнал глаза. Олины глаза.
«Это… твоя мама? И ты?» – тихо спросил он, пораженный контрастом между этой сияющей молодой женщиной и нынешней суровой Валентиной Петровной.
Оля выхватила фотографию у него из рук. Ее пальцы дрожали. Она смотрела на снимок, и ее лицо исказилось. Не плачем, а какой-то немой мукой. «Да», – прошептала она хрипло. – «Это было… до него. До всего».
«До кого?» – не понял Сергей.
Оля не ответила. Ее взгляд упал на другую фотографию, лежавшую лицевой стороной вниз. Она медленно перевернула ее. Сергей увидел мужчину в военной форме. Суровое, незнакомое лицо. На обороте – неровные буквы: "Папе от Оленьки. 1987".
Оля втянула воздух со свистом, будто ее ударили в живот. Все ее тело сжалось. Фотография выпала у нее из рук. Она закрыла лицо ладонями, и ее плечи затряслись. Но звука не было. Ни рыданий, ни стонов. Только беззвучная дрожь, страшнее любого крика.
Сергей стоял над ней, парализованный. Он хотел прикоснуться, обнять, но боялся, что его прикосновение сейчас будет взрывом, который разрушит ее окончательно. Он видел только макушку ее головы, сжатые пальцы, впивающиеся в кожу лба, и эту жуткую, беззвучную вибрацию горя, вырвавшегося наконец из глубин чердака и прошлого.