Жизнь мужчины с женщиной. Это не только делить постель или счет за электричество. Это стоять на коленях в пыли чужих воспоминаний, чувствуя, как разбивается твое сердце от ее беззвучных слез над фотографией отца, которого ты никогда не знал, и понимать, что все слова здесь – предательство. Что ты можешь только молчать. Ждать. И быть рядом, пока буря не утихнет, даже если она сметет тебя самого. Дождь забарабанил по крыше чердака сильнее, как будто сама деревня оплакивала то, что наконец вышло на свет из-под слоя пыли и забвения.
Сергей стоял, как парализованный, наблюдая, как Оля беззвучно трясется, сжавшись в комок на пыльном полу чердака. Ее пальцы впивались в волосы, ногти белели от напряжения. Он видел только затылок, напряженные сухожилия на шее и эту жуткую, абсолютно беззвуковую вибрацию горя, вырывающегося наружу после десятилетий заточения. Казалось, воздух гудел от этой немой агонии.
Он опустился на корточки рядом, осторожно, как перед диким зверем. Его рука замерла в сантиметре от ее плеча. Прикоснуться? Обнять? Но страх был сильнее – страх разрушить это хрупкое, взрывоопасное состояние, страх, что она оттолкнет его с такой силой, от которой уже не оправиться. Его собственная глотка сжалась комом.
«Оль…» – прошептал он, и это слово повисло в пыльном воздухе, жалкое и беспомощное.
Она не отреагировала. Только дрожь, казалось, усилилась. Она сильнее вжала лицо в колени, пытаясь стать меньше, исчезнуть. Фотография отца лежала рядом, смотрящая в потолок суровыми глазами.
Внизу послышались шаги, скрип ступенек. На чердак, тяжело дыша, поднялась Валентина Петровна. Ее острый взгляд мгновенно оценил картину: дочь, сжавшуюся в истерике на полу, зятя, застывшего в немой растерянности рядом, рассыпанные фотографии.
«Что тут у вас?» – спросила она резко, без капли сочувствия. Ее голос, как хлыст, разорвал напряженную тишину. – «Ольга! Встань! Что ты тут разнюнилась?»
Оля вздрогнула, как от удара током. Дрожь резко прекратилась. Она медленно, с нечеловеческим усилием подняла голову. Лицо было мокрым от слез, красным, искаженным, но в глазах уже не было той бездонной боли. Была пустота. И стыд. Глубокий, жгучий стыд за свою слабость, выставленную напоказ перед матерью и мужем.
«Ничего, мам», – хрипло выдохнула она, отводя взгляд. – «Просто… устала. Пыль». Она попыталась встать, пошатнулась. Сергей инстинктивно протянул руку, чтобы поддержать. Оля резко отдернулась, будто его прикосновение обожгло. «Не надо!» – бросила она, уже почти нормальным, но ледяным голосом. Она вытерла лицо рукавом платья, оставив грязную полосу на темной ткани. – «Давай просто… доделаем и уедем».