Уилл мог бы назвать себя героем трагедии, если бы помнил хоть одну. Он мог бы кричать о несправедливости, если бы каждое утро не просыпался с ощущением, будто живет в чужом теле, как вор, забравшийся в дом, где его не ждали. В белых халатах это называют “травматической амнезией”, а он называет это пустотой.
Они говорили так пролетели двадцать лет его жизни. А на двадцать первый он “родился”. Он пришел в себя в комнате, где пахло чистыми простынями, хлоркой и чем-то металлическим. Воздух был тяжелым, застоявшимся, как будто не проветривали очень давно. Свет резал глаза. Он зажмурился, но это не помогло, белый потолок нависал, ослепляя. Все тело ломило. Казалось, он лежит на собственных костях, без кожи, без мышц, без прошлого. Пустой.
– Вы меня слышите?
Голос был негромким, но властным. Женский.
Он с трудом повернул голову. На краю зрения возник силуэт в белом халате, расплывчатый, как будто сквозь воду.
– Все в порядке. Вы в безопасности, – сказал тот же голос. – Это больница.
Он попытался пошевелиться, но мышцы отозвались глухой, ржавой болью. Пальцы почти не слушались, вены тянуло. Капельница, бинты, холод пластика у шеи. Все это было с ним, но не для него. Тело вроде бы принадлежало ему, но ощущалось чужим, словно он просто оказался внутри, временно, по ошибке.
– Меня зовут доктор Адамс, мы уже разговаривали раньше. Вы помните?
Нет. Он не помнит. Себя не помнит.
Он с трудом сфокусировал взгляд. Тишина между ними глухая, как пустота в голове. Врач казался реальным. А вот он сам – нет.
– У вас посттравматическая амнезия. Такое бывает. Потеря воспоминаний может быть полной, может частичной. Иногда… – она запнулась, – иногда это необратимо.
Он хотел спросить, что случилось. Кто он? Почему он здесь? Но вместо слов был глухой сип, почти кашель. Ком в горле ощущался неподъемным камнем. Глаза закрылись сами собой.
– Все хорошо, – сказала врач, тише. – Не торопитесь.
Он не знал, что осталось за гранью забвения и кого из забытых он должен был помнить. Было ощущение, будто он вернулся в мир, где все уже куда-то ушли, а он опоздал. Странное, давящее чувство: не потеря, а именно пустота. Как если бы память кто-то вычистил до скрипа, оставив только форму тела без содержимого.
Врач сказала что-то еще, но слова, как и все остальное, проскальзывали мимо, не за что было зацепиться. Он просто лежал, смотрел в потолок и думал: если это и есть рождение, то, наверное, так оно и должно ощущаться; чуждо, тихо и без имен.