Полное непонимания. Потом – чистого, животного ужаса. Лиза вскинула руки – не для защиты, а словно пытаясь ухватиться за воздух. Её рот открылся в беззвучном крике.
– НЕЕЕЕТ!
Крик Эллис разорвал тишину, смешавшись с визгом школьников и ревом обрушивающегося камня и дерева. Она бросилась вперёд, спотыкаясь, не видя ничего, кроме того пятна света, где только что стояла её дочь. Её ноги словно вросли в каменные плиты. Каждый шаг давался с нечеловеческим усилием, будто воздух вокруг стал липкой патокой. Время растянулось, стало густым и вязким.
Она видела, как тяжёлые дубовые перила балкона, украшенные виноградными лозами, ломаются, как спички. Видела, как обломки штукатурки и резных фигурок падают вниз градом. Видела, как Лиза, маленькая и беззащитная на фоне этого каменного хаоса, делает последний, отчаянный шаг назад – прямо под основную массу рухнувшей конструкции.
Удар. Глухой, страшный, сотрясший древние плиты пола. Звук падающего тела, перебитый хрустом. Нечеловеческий. Звук, который Эллис Бреннан, проработавшая семь лет медсестрой в хосписе, слышала слишком часто. Звук ломающейся жизни.
Пыль заволокла всё. Густая, белая, удушающая. Она впивалась в глаза, в горло. Эллис, закашлявшись, пробивалась сквозь неё, как сквозь кошмарный туман. Школьники кричали, метались. Экскурсовод орал что-то в телефон. Но для Эллис мир сузился до одного места – до груды щебня, пыли и обломков тёмного дерева там, где секунду назад стояла её девочка.
Она упала на колени, не чувствуя удара о камень. Руки сами начали разгребать обломки, не обращая внимания на царапины, на занозы. Её пальцы наткнулись на что-то мягкое. Ткань. Куртка Лизы. Синяя – пуховик, который они купили на распродаже перед переездом.
– Лиза! Лиза, держись! Мама здесь! – её голос был хриплым, срывающимся на визг. Она рвала обломки штукатурки, отшвыривала осколки резного дерева. Пыль смешивалась со слезами, образуя на лице грязные потоки. Она увидела светлые волосы. Часть лица. Глаза были закрыты. На щеке – алая царапина, яркая, как мазок краски на фоне белой пыли и синевы куртки. Из уголка губ струилась тонкая струйка крови.
– Лиза! Солнышко! Открой глаза! Пожалуйста!
Она прижала ладонь к щеке дочери. Кожа была ещё тёплой. Но слишком неподвижной. Слишком… безжизненной. Эллис нащупала тонкую, хрупкую шею, ища пульс. Её собственное сердце колотилось так бешено, что она не могла почувствовать ничего другого. Никакой пульсации. Только тишину под пальцами. Глухую, бездонную тишину.