Хозяин ничего не ответил, лишь помотал головой и повернулся ко мне:
– Ну, пойдем, что ли, приятель. И ты не прочь поразвлечься, чуть до беды меня не довел! Гляди, свожу к ветеринару, чтобы он тебе хозяйство отчекрыжил. Или не надо?
Услышав эти слова, я весь задрожал, от охватившего ужаса яички аж свело. Хотелось завопить – не надо, хозяин, но из глотки вылетел лишь ослиный рев: «Иа… иа…»
Мы уже шагали по главной улице, мои подковы звонко и ритмично цокали по булыжникам. Думал я о другом, но из головы не шли прекрасные глаза ослицы, ее нежные розовые губы, а от благоухавшего в ноздрях такого желанного запаха ее мочи просто свихнуться можно. Из-за опыта прежней жизни человеком осел из меня все же необычный получился. Страшно привлекало все, происходящее в жизни людей. Вот и теперь они толпами чуть ли не бегом направляются в одно место. Из слов, которыми они перебрасывались на бегу, я понял, что во дворе усадьбы Симэнь, то есть во дворе деревенского правления, а также правления кооператива и, естественно, во дворе моего хозяина Лань Ляня и Хуан Туна, выставлен на всеобщее обозрение кувшин из цветного глазурованного фарфора, набитый золотом и серебром. Его обнаружили после полудня при земляных работах на возведении сцены для представлений. Я тут же живо представил, с какими чувствами в душе народ наблюдает, как вытряхивают из этого кувшина ценности. Любовное томление Осла Симэня свели на нет нахлынувшие воспоминания Симэнь Нао. Не помню, чтобы прятал там ценности. Ведь тысячу даянов [56], закопанных в хлеву, а также заложенные в простенке фамильные украшения и ценные вещи уже нашли и унесли при повторном обыске во время земельной реформы члены дружины деревенской бедноты. Настрадалась при этом моя жена, урожденная Бай.
…Сначала Хуан Тун, Ян Седьмой и другие заперли урожденную Бай, Инчунь и Цюсян в одной из комнат для допроса, командовал всем этим Хун Тайюэ. Меня заперли в другой комнате, как проходил допрос, я не видел, но все слышал. «Говори! Где Симэнь Нао спрятал ценности? Говори!» Слышится удар плети и палки по столу. Потом понеслись слезные вопли потаскухи Цюсян:
«Староста, командир, дядюшки, братцы, я росла в нищете, в семье Симэнь жила впроголодь, меня за человека не считали, Симэнь Нао изнасиловал, урожденная Бай мне ноги держала, а Инчунь – руки, а этот осел мной пользовался!»