Австрийский посланник Оттон фон Плейер сообщал, что царевич, на которого немецкие нравы нисколько не подействовали, часто пьянствовал и проводил время в дурном обществе. Когда Алексею приходилось бывать на парадных обедах у Государя или князя Меншикова, он говорил: «лучше бы мне на каторге быть или в лихорадке лежать, чем туда идти». Отношения царевича к жене, которая не пользовалась ни малейшим на него влиянием, быстро сделались очень дурными. Принцессе Шарлоте приходилось выносить грубые сцены, доходившие до предложения уехать ей за границу. В нетрезвом виде царевич жаловался на Трубецкого и Головкина, что они навязали ему жену-чертовку и грозил впоследствии посадить их на кол; под влиянием вина он позволял себе и более опасные откровенности. «Близкие к отцу люди, – говорил царевич, – будут сидеть на кольях. Петербург не долго будет за нами»33. Когда Алексея Петровича предостерегали и говорили, что к нему при таких речах перестанут ездить, он отвечал: «Я плюю на всех, здорова бы была мне чернь. Когда будет время без батюшки, тогда я шепну архиереям, архиереи приходским священникам, а священники прихожанам, тогда они не-хотя меня свидетелем учинят»34.
Разрыв отношений между сыном и отцом к этому времени было уже ни для кого не секретом. Для характеристики, как общество воспринимало их отношения, примечателен, издаваемый Г. Тепчегорским в 1714 г., акафист Алексею человеку Божию, в котором царевич изображен стоящим на коленях пред Петром и слагающим к его ногам корону, державу, шпагу и ключи.
12 октября 1715 г. Софья-Шарлотта вновь родила, на сей раз мальчика, которого назвали Петром. Роды были необычайно тяжелыми и через 10 дней, 22 октября Шарлотта скончалась. Царевич, по свидетельству Плейера, был вне себя от горести и несколько раз падал в обморок. 28 октября у Петра I родился второй сын, также названный Петром.
27 октября, в день погребения кронпринцессы, Алексей лично от отца получил длинное письмо, подписанное 11-го октября, в котором, отбросив в сторону приличествующие траурному дню сантименты, обвинил сына не только в неспособности, но и в нежелании учиться государственному управлению. Упрекая сына в том, что он не любит военного дела, которое, по его словам, является одним из двух необходимых для государства дел, наряду с соблюдением порядка внутри страны, Пётр писал: «Сие все представя, обращуся паки на первое, о тебе разсуждая: ибо я есмь человек и смерти подлежу, то кому вышеписанное с помощью Вышняго насаждение и уже некоторое и взращенное оставлю? Тому, иже уподобился ленивому рабу Евангельскому, вкопавшему талант свой в землю (сиречь все, что дал Бог, бросил)! Еще же и сие воспомяну, какова злаго нрава и упрямаго ты исполнен! Ибо сколь много за сие тебя бранивал, и не точию бранивал, но и бивал, к тому же сколько лет почитай не говорю с тобою; но ничто сие успело, ничто пользует, но все даром, все на сторону, и ничего делать не хочешь, только б дома жить и им веселиться, хотя от другой половины и все противно идет. Однакож всего лучше, всего дороже безумный радуется своею бедою, не ведая, что может от того следовать (истину святой Павел пишет: како той может церковь Божию управить, иже о доме своем не радит?) не точию тебе, но и всему государству. Что все я с горестию размышляя и видя, что ничем тебя склонить не могу к добру, за благо изобрел сей последний тестамент тебе написать и еще мало пождать, аще нелицемерно обратишься. Ежели же ни, то известен будь, то я весьма тебя наследства лишу, яко уд гангренный, и не мни себе, что один ты у меня сын, и что я сие только в устрастку пишу: воинству (Богу извольшу) исполню, ибо я за мое отечество и люди живота своего не жалел и не жалею, то како могу тебя непотребнаго пожалеть? Лучше будь чужой добрый, неже свой непотребный»