Слова были произнесены легко, почти лениво. Не как оскорбление. И не как шутка. Но в них скользнула усмешка – та, что обычно оставляют между строк. Та, что проверяет реакцию.
Я подняла на него взгляд. Медленно. Без удивления. Без ответа – но с тем молчаливым вниманием, которое тише удара.
Он встретил мой взгляд.
И, будто сам не удержав, добавил – уже тише, выдохом, в котором исчезла ирония:
– Фиалковая… принцесса.
В его лице не было ничего насмешливого. Наоборот. Что-то в нём сдвинулось. Как будто он понял, что сказал. Или – не понял, но почувствовал. И то, как он посмотрел, уже не было пустым интересом. Это был взгляд на то, что нельзя назвать. На то, что ощущается.
Я стояла чуть в стороне, за высокой колонной, где свет от парящих сфер ложился мягко, не тревожа глаз. Не пряталась – просто не мешала.
Веймар прошёл вдоль полок, движение его было точным, уверенным. Он остановился у третьего ряда и склонился. Послышался шелест пергамента, короткий вздох, будто что-то не совпало – и спустя мгновение он сказал:
– Ячейки третьего ряда пустые. – Его голос стал чуть глуше, словно сам зал приглушал тон. – Там, где должны быть отчёты гарнизонов северной дуги. Ни пломб, ни отметок. Всё убрано так, будто ничего и не было.
Он выпрямился, провёл пальцами по кромке стеллажа.
– Либо кто-то снял их намеренно, – добавил он негромко, – либо их тут никогда не было. Что, впрочем, тоже странно.
Я не ответила. И не сдвинулась. Только чуть склонила голову – жест почти незаметный, не как реакция, а скорее как наблюдение.
Дарион Велькар, молча, продолжал просматривать документы рядом. Он не вмешивался. Но воздух вокруг него чуть изменился. Как будто напряжение, которое он так долго держал в узде, стало вниманием. Острым. Прицельным.
Я молчала, оставалась чуть в стороне, будто случайная фигура на фоне мягкого свечения архивных сфер. Но за внешним покоем – наблюдала. Не открыто. Не оценивающе.
Веймар двигался легко, привычно. Он работал с бумагами, как с оружием: быстро, чётко, аккуратно. Склонялся над пергаментом, щёлкал замками ячеек, выдвигал ящики, перелистывал тома, будто всё это делал в поле, на холоде, под дождём – и это не мешало. Он не отвлекался. Даже на меня – больше не смотрел.
А Лейтенант… он почти не двигался. Лишь перелистывал листы, словно взвешивал каждый. Его молчание было не от сдержанности, а от глубокой, неуловимой концентрации. От того, кто не просто читает – сверяет. С чем-то, что пока есть только у него. В голове. В памяти.