«Я положила свою жизнь на алтарь писательства, как жрица, приносящая жертву неведомому божеству», – подумала СанаА, глядя на свои руки, испещрённые следами чернил. Этот алтарь был невидим, но тяжёл, как мрамор. Она возложила на него всё: часы, что могла бы провести с друзьями, ночи, что могла бы отдать любви, утра, что могли бы пахнуть кофе и смехом. Три года – срок, что она дала себе, словно заклинательница, верящая, что время и упорство оживят её мечту. Три года, чтобы вдохнуть жизнь в слова, вырывающиеся из груди, как птицы, бьющиеся о клетку. Она представляла, как её истории – хрупкие, но яростные – взлетят, подобно этим птицам, и коснутся сердец тех, кто их прочтёт. Но алтарь требовал большего, чем она ожидала.
В этой гонке за призраком успеха СанаА отодвинула всё, что делало её человеком среди людей. Любовь, что когда-то стучалась в её сердце, осталась за порогом, ведь она не нашла слов, чтобы объяснить мужчине, почему её ночи принадлежат бумаге, а не ему. Дружба, что некогда грела её смехом за бокалом вина, истаяла, как утренний туман: подруги звонили реже, не понимая, почему она отказывается от встреч ради историй, которые, по их словам, «никому не нужны». Простые радости бытия – прогулки под дождём, запах свежескошенной травы, тёплый хлеб из пекарни – стали бледными тенями, меркнущими перед яркостью вымышленных миров. «Жизнь за пределами страниц стала бледной тенью, а реальность – фоном для историй, что я ткала из фантазий», – прошептала она, и её голос растворился в тишине комнаты, поглощающей все ненужные творчеству звуки.
СанаА закрыла глаза, и перед ней возникли персонажи, сотканные из её желаний и боли, как и она сама. Там была Анаджамун, воительница с бесцветными глазами, сражающаяся за свободу, которой СанаА жаждала в юности. Там был Артэс, оплакивающий утраченную любовь, что СанаА когда-то позволила себе пережить. Они были ближе, чем люди из плоти и крови, что ходили за её окном. Анаджамун понимала её гнев и стремление пробить стены мира. Артэс разделял её тоску и страх, что слова останутся непрочитанными. Они говорили с ней в тишине, и их голоса звучали яснее, чем голоса тех, кто смотрел на неё с недоумением, не в силах постичь, почему женщина за тридцать пять живёт в вымышленных мирах. «В сюжетах моих историй и с персонажами, созданными из фантазий и желаний, было намного интереснее, чем с теми, кто едва понимал стремление женщины жить в вымышленных мирах», –