Мне бы тоже ждать, торопить лучины, чтоб быстрее сменялись полдень и полночь, но я словно застыла в морозной тиши, доверив судьбу новому богу. Лишь молилась и ему, и пращурам, и старым богам, глядящим с небес, из сияющей дивной Прави.
Каждый день у калитки поджидал Некрас, весь светящийся от неприкрытого счастья. Зазывал на гулянья или вечёрки, норовил пройти рядом, коснуться руки.
Что запомнила я с зимы?
Снег, сверкающий что серебро, до забора засыпавший старый дуб, укрывший мою постыдную тайну. Пса дворового, что повадился лаять, если кто-то подбирался к тому сугробу. Будто эти трое – сугроб, пёс и древо – охраняли до весны чужое обручье. Для меня ли? А может быть – от меня?
Праздники, с пирогами да песнями, игры в снежки, катанье в санях. И Некрас, с каждым шагом всё ближе, смелее. То с полушубком на девичьи плечи, чтоб не мерзла, пока борются парни, силушкой молодецкой бахвалятся. То с рукавицами из шкуры медвежьей, чтоб пальцы морозом не обожгла. То с мочёным яблочком, запечённым в меду, чтоб побаловать сладеньким суженую. Всё принимала, не отвергала, дозволяла парню ухаживать. Заслонялась любовью Некраса от медноглазого лика, что в Воздвиженье подменил и луну, и солнце. Главное – дождаться весны и вернуть на место чужое! Позабыть тропу в дивный лес!
А однажды весёлый Некрас приехал за мной в санях, лихо правя гнедым конём. Усадил в возок, прикрыл шкурой овечьей, увёз по большаку в белое поле, такое чистое, светлое, что все беды и грёзы растаяли дымом, а сердце наполнилось радостью. Я прикрыла рукавицами румяные щеки, а Некрас с облучка спрыгнул в возок, сел вплотную, прижал к себе по-хозяйски.
– Ты гляди, не замёрзни, красавица, – приблизил губы к цветному платку, что покрывал мою голову. – Потерпи, вот солнце немного поднимется, и всё поле засверкает, что диаманты, сам змеиный царь позавидует!
Я невольно оглянулась на Чёрную гору.
Та укуталась в белое, будто в саван, почти сливаясь с серебристым небом. Дремала, спрятавшись до весны, набираясь колдовской силы. От души опять отлегло.
Руки парня становились настойчивей, прижимали к себе всё жарче. Попыталась ускользнуть из объятий, а он сорвал с меня рукавицы, прижался к ладоням губами, заставил коснуться своего лица, алых щёк и льняных кудрей.
– Приворожила ты меня, Огнеслава, присушила молодецкое сердце, – прошептал, становясь предо мной на колени. – Пообещайся мне, девица, и после Крещения сыграем свадьбу. Родители наши уже сговорились, да не хочу я тебя неволить. Мне ответ твой надобен, одно только слово: люб я тебе или нет?