На крыльце осталось лишь мокрое пятно, да несколько крошечных льдинок, выпавших из складок одеяла. Они уже таяли под холодным дождем.
Кассиан не шевелился. Его лицо было каменной маской. Но внутри бушевал ураган. Ярость от того шлепка, от холодного расчета в глазах Марты, от тупой покорности Григория. Горечь от собственного бессилия. Долг требовал уйти. Наблюдать издалека. Не вмешиваться.
Он сжал кулаки так, что кожаные перчатки затрещали по швам. Комок ледяной ярости встал у него в горле. Он заставил себя сделать шаг назад, глубже в тень. Потом еще один. Он должен был уйти. Но прежде, чем раствориться в ночи, как будто его и не было, он бросил последний взгляд на захлопнутую дверь. Взгляд, полный обещания и предостережения.
Позаботьтесь о ней… – слова записки горели в его памяти. – Или вам не поздоровится.
Он не произнес это вслух. Но тяжесть этого невысказанного обета повисла в сыром воздухе Каменного Лона, холоднее самого дождя. Он развернулся и бесшумно ступил на скользкий булыжник, уходя прочь. В спину ему дул ледяной ветер, неся с собой запах бедности, отчаяния и крошечного, беззащитного тепла, оставленного на холодном пороге. Пустота за спиной казалась громче любого крика. Его миссия только начиналась.
Прошло восемь лет.
Холод Каменного Лона не уходил. Он лишь менял оттенки. Летом – липкий, пахнущий гниющими отбросами в переулках и потом. Зимой – пронизывающий до костей, с ветром, выволакивающим последнее тепло из покосившихся лачуг. Но для Алисы (так ее назвали Марта и Григорий – просто, без выдумки, как называют рабочую скотину) холод был лишь одним из множества постоянных спутников. Как голод. Как страх.
Ее «комната» – это был угол за печкой в единственной комнате дома. Место, где хранились вязанки хвороста, стояли ведра с золой и пахло вечной сыростью и гарью. Там была сложена старая дерюга на полу и тонкое, продуваемое ветром одеяло, больше похожее на сеть. Здесь она спала, свернувшись калачиком, стараясь зарыться в тряпье поглубже, чтобы не слышать ночной храп Григория или ворчание Марты.
Алиса проснулась еще до рассвета. От холода. От привычки. Сквозь щели в стене пробивался сизый, предрассветный свет. Она лежала неподвижно, слушая. Стук сердца в ушах. Дыхание «родителей» за занавеской. Скрип мышей за стеной. Пока все спят – она в безопасности. Пока не видна – ее не трогают. Это было первое и главное правило выживания, усвоенное ею раньше, чем ходить.