– И не вздумай порвать! – бросила она через плечо, – Последние рубахи Грише. Ты и так нам в убыток, тунеядка. Кормить, поить, одевать… Хоть бы пользу какая была.
Польза… Польза была в том, чтобы успеть все. Принести воды, подбросить дров, выстирать, вымыть, перебрать гнилую картошку в погребе, убрать золу. И все молча. Без жалоб. Без лишних движений. Любое замешательство, любой неверный шаг могли обернуться шлепком, подзатыльником или лишением еды. Алиса научилась читать настроение Марты по интонации, по выражению лица, по тому, как сильно она хлопала крышкой котла. Научилась быть тенью. Быстрой, незаметной, безропотной.
Где-то в тени, на крыше дома напротив, Кассиан наблюдал.
Он был неподвижен, как часть самой крыши, закутанный в темный плащ, сливавшийся с черепицей. Его глаза, не знающие усталости, видели каждую деталь. Видели, как худенькая девочка с темными, не по-детски серьезными глазами тащит неподъемные ведра. Видели, как она вздрагивает от грубых окриков соседок. Видели, как ее тонкие руки краснеют в ледяной воде. Видели, как Марта шлепнула ее по затылку за то, что она якобы слишком медленно терла рубаху.
Каждая такая сцена была ударом кинжала по его ледяному фасаду. Его пальцы, скрытые перчатками, впивались в холодный камень крыши, оставляя едва заметные вмятины. Долг. Долг требовал невмешательства. Долг напоминал, что ее безопасность – в анонимности. Что любое его действие может привлечь внимание настоящих врагов, куда более страшных, чем сварливая Марта.
Но вид того, как эта женщина обращается с драгоценным сосудом, вверенным ему древним обетом… Вид того, как девочка съеживается, словно ожидая удара, когда Григорий просто проходил мимо… Это разъедало его изнутри. Ярость, холодная и острая, как лезвие, клокотала в нем. Он представлял, как одним движением стирает этот дом и его мерзких обитателей с лица земли. Как забирает девочку… Но куда? Его мир был для нее сейчас смертельной ловушкой. Он мог лишь смотреть. Наблюдать. И сжимать кулаки до боли.
Алиса закончила полоскать. Руки ее были красные, как вареные раки, пальцы едва сгибались. Марта бросила ей в миску мутную похлебку и кусок черствого, как камень, хлеба.
– Ешь и не мельтеши тут. Потом в погреб – картошку перебрать. И пепел вынеси.
Алиса забралась в свой угол за печкой. Миска с похлебкой стояла на полу. Она прижалась спиной к теплым кирпичам, закрыла глаза, вдыхая скудное тепло. Есть не хотелось. Хотелось… просто сидеть. Быть невидимой. Быть никому не нужной, но и не мешающей. Она смотрела на слабый луч света, пробивавшийся сквозь щель в стене. В нем кружились пылинки. Как маленькие звездочки. Иногда, ночью, если Марта забывала закрыть ставень полностью, она видела настоящие звезды. Холодные, далекие, но такие чистые. Она представляла, что там, среди них, есть место, где нет Марты, нет ведер с водой, нет ледяного пола под босыми ногами. Где тепло и тихо.