Однажды весной, выполняя поручение Марты (отнести старьевщику связку тряпок), она увидела Чудо. В щели между камнями разрушенной стены, там, где даже сорняки не хотели расти, пробился крошечный цветок. Нежный, с лепестками цвета бледного неба. Он качался на ветру, такой хрупкий и такой упрямый. Алиса замерла, затаив дыхание. Она оглянулась – никто не видел. Осторожно, пальцем, коснулась лепестка. Он был бархатистый, живой. В груди у нее что-то дрогнуло. Теплое. Незнакомое. Она приходила к этому цветку тайком несколько дней. Просто стояла и смотрела. Это была ее тайна. Ее крошечное сокровище.
Но однажды цветка не стало. Кто-то растоптал его. Осталась только зеленая кашица на камне. Алиса простояла там долго, глядя на пятно. Тепло в груди сменилось знакомой пустотой. Холоднее, чем зимний ветер. Она отвернулась и пошла домой. Быстро. Чтобы Марта не кричала.
Вечером, когда Григорий, наконец, пришел домой, запахший дешевым табаком и хмелем, случилось то, чего Алиса боялась больше всего.
Он был в дурном настроении. Проиграл в кости. Марта начала пилить его с порога. Они кричали друг на друга, голоса становились все громче, злее. Алиса забилась в самый дальний угол своего запечья, стараясь слиться с тенью. Но громыхающий голос Григория настиг ее.
– А ты чего уставилась, выродок?! – он шагнул к печи. От него разило перегаром, – Нашла зрелище?! Смеешься, да?!
Он не ждал ответа. Его рука, тяжелая и шершавая, врезала ей по плечу, сбивая с ног. Она упала на пол, ударившись головой о ведро с золой. Пепел взметнулся облаком, засыпая лицо, попадая в рот, в глаза.
– Убери эту дрянь с глаз моих! – заорал Григорий, пнув ее ногой в бок, не сильно, но унизительно, – Чтоб не видать тебя, падаль!
– Сама виновата, под ногами путается. – лишь фыркнула Марта.
Алиса лежала на полу, засыпанная пеплом. Глаза щипало, во рту стоял горький вкус горечи и унижения. Но она не плакала. Она сжалась в комок, как еж. Внутри, под грудью, где обычно была пустота, вдруг вспыхнуло что-то. Горячее. Острое. Как искра. Желание… не плакать. Зарычать. Укусить. Броситься на них с голыми руками. Но она лишь сжалась крепче. Искра погасла, оставив после себя ледяной пепел стыда и страха. Чужая кровь. Не к добру.
На крыше Кассиан видел все. Видел пинок. Видел, как девочка упала в золу. Видел, как она сжалась. Он не дышал. Каждый мускул в его теле был напряжен до предела. В глазах, холодных и нечеловеческих, бушевала буря. Ярость, такая белая и ослепительная, что он едва не сорвался с места. Его клыки, обычно скрытые, уперлись в нижнюю губу. Он представлял, как врывается в эту конуру, как ломает Григорию руку, которой он посмел ударить… как стирает с лица земли этот очаг ничтожества. Долг! Слово прозвучало в его сознании, как удар грома. Она должна остаться незамеченной! Любое вмешательство – смерть для нее!