Он создал управляемый хаос.
Он взял под контроль не просто информацию. Он взял под контроль эмоцию. Самую сильную. Самую древнюю.
Он был не просто оператором системы.
Он был ее богом.
***
Они были повсюду.
Лира шла домой, пытаясь смотреть под ноги, на трещины в асфальте, на свои ботинки, на что угодно, только не на них. Но они лезли в глаза. С фасадов зданий, с остановок, с огромных плазменных панелей над перекрестками.
Испуганное лицо ребенка. И под ним – белые, отточенные буквы.
ИХ СЛЕДУЮЩЕЙ ЦЕЛЬЮ МОЖЕТ СТАТЬ ВАШ РЕБЕНОК.
Воздух, казалось, изменил свою плотность. Стал густым от невысказанных подозрений. Люди шли быстрее, плечи напряжены, взгляды скользили по прохожим, оценивая, калибруя угрозу. Женщины крепче сжимали ладошки своих детей. Мужчины оглядывались на любой резкий звук.
Это работало. О, да. Система ее мужа работала безупречно.
Она свернула в сквер, к детской площадке. Просто, чтобы глотнуть чего-то настоящего. Детский смех. Скрип качелей. Бессмысленная, счастливая беготня. Островок подлинности.
Но и он был отравлен.
Она увидела это сразу. Качели скрипели, дети смеялись, но что-то изменилось. В воздухе. В глазах матерей, сидящих на скамейках.
И тут она стала свидетельницей.
Маленький смуглый мальчик, с копной черных, вьющихся волос, подбежал к светловолосому карапузу, который сосредоточенно копался в песочнице. В руке у смуглого был маленький пластмассовый грузовик. Он протянул его, и его речь, с явным, певучим южным акцентом, была полна радостного предвкушения.
Он предлагал поиграть.
Мать светловолосого, сидевшая на скамейке, увидела это. Ее тело напряглось как пружина. Она подскочила. Не подошла – подскочила. Двумя шагами она оказалась у песочницы, грубо схватила своего сына за руку, выдергивая его из песка.
– Не разговаривай с чужими! – прошипела она.
Но это были не просто слова. Взгляд, который она бросила на смуглого мальчика, был полон не предосторожности. Он был полон неприкрытой, брезгливой враждебности. Страха. Как будто она отгоняла не ребенка, а змею.
Мальчик с грузовиком замер. Его протянутая рука так и осталась висеть в воздухе. Его лицо… на нем не было обиды. Только растерянность. Чистое, абсолютное непонимание. Что? Что он сделал не так?
Что-то внутри Лиры оборвалось.
Это была не просто уродливая бытовая сцена.