Каждое слово было отточено. Откалибровано. Лишено смысла, но наполнено силой. Он видел, как они кивают. Как их лица, выхваченные светом из полумрака, отражают благоговейный трепет. Они не понимали, о чем он говорит. Но они чувствовали, что это важно. Этого было достаточно.
– Я благодарю коллег за эту высокую оценку нашей работы.
Он закончил. Зал взорвался снова. Живой оркестр в углу сцены неуклюже заиграл гимн его корпорации – пафосную, пустую мелодию, которую он сам утверждал. Система работала.
Он сошел со сцены, и его тут же поглотила толпа. Чиновники с влажными ладонями. Медийные лица с замороженными улыбками. Коллеги с завистью в глазах, прикрытой льстивыми комплиментами.
«Гениально, Элиан!»
«Это была настоящая симфония!»
«Вы – наш камертон!»
Он двигался сквозь них, как небожитель сквозь толпу смертных. Он пожимал руки, кивал, его лицо было непроницаемой маской благосклонности. Он был здесь, но его не было. Он был на вершине. Он был победителем, которому скучно среди побежденных.
На долю секунды в его сознании всплыл образ. Квартира. Неправильная, вязкая тишина. Лицо Лиры, похожее на старый пергамент. И Лео, с его фанатичным, собачьим блеском в глазах. Сбой в домашней сети. Локальная аномалия. Далекая, незначительная, как скучная провинция, которую он давно покинул ради столицы. Он мысленно поставил на этой проблеме статус «отложено».
Рука в белой перчатке возникла из ниоткуда, наполняя его бокал золотистым, шипящим шампанским. Он даже не заметил, что бокал был пуст. Он не заметил, что это был уже пятый раз. Он просто взял его и сделал глоток. Пузырьки лопались на языке. Маленькие, бессмысленные взрывы.
***
План был актом предательства.
Она чувствовала это всем своим существом. Каждая ссылка, которую она открыла, каждая строчка о том, как скрыть свой номер, была маленьким, уродливым шрамом на ее душе. Это было чудовищно. Неправильно. Это был метод Элиана. Ударить чужими руками. Бесшумно.
Она не могла.
Разум, холодный и ясный, говорил ей, что это бесполезно. Но тело не слушалось. Материнский инстинкт, древний, как мир, и такой же иррациональный, требовал сделать еще один, последний, безнадежный шаг. Не убедить. Не переспорить. Просто коснуться. Напомнить. Попытаться выдернуть его из той мертвой реальности, в которую он погружался.