Вдруг, совсем недалеко от них, хрустнула ветка. Из-за кустов орешника вышел молодой олень. Он не выглядел испуганным. Он остановился, посмотрел на них своими большими, влажными глазами, а потом спокойно пошел дальше вдоль кромки леса, не удаляясь и не приближаясь. Он словно предлагал себя.
Ратибор посмотрел на Зоряну. Она едва заметно кивнула.
Воевода медленно, без резких движений, снял с плеча лук. Он наложил стрелу. Олень стоял, не шелохнувшись. Ратибор прицелился, и стрела с сухим свистом вонзилась зверю точно в шею. Олень рухнул на землю, даже не вскрикнув.
Это была не охота. Это был дар.
Когда они принесли тушу в лагерь, их встретили радостными криками. Вечером над кострами витал дразнящий запах жареного мяса. Отряд был сыт и доволен.
Ратибор сидел у огня, глядя, как Зоряна отделяет от туши кусок самой лучшей вырезки. Она молча унесла его в лес и оставила на том же пне. Дар за дар.
Это был еще один важный урок, усвоенный им на этом пути. Мир был огромен, и люди в нем были лишь одним из множества племен, делящих его с другими, невидимыми, но могущественными силами. И выживание в этом мире зависело не только от остроты меча, но и от знания древних, неписаных законов гостеприимства и уважения.
Глава 18. Больной Ребенок
После сытной трапезы и спокойной ночи дух отряда поднялся. Казалось, все беды остались позади. Но на следующий день, когда ладьи уже шли по широкой воде, беда пришла снова. Не из леса и не из реки. Она родилась внутри их маленького ковчега.
Младший сын Милослава и Любавы, семилетний Годимир, начал кашлять. Сначала это был лишь легкий, сухой кашель, на который никто не обратил внимания. Но к полудню мальчик запылал. Его щеки покрылись нездоровым, лихорадочным румянцем, а глаза, обычно живые и любопытные, затуманились, стали безразличными. Он лежал на груде мехов в центре ладьи, тяжело дыша, и не реагировал на слова матери.
Для Любавы мир рухнул. Все ужасы пути – русалки, лешие, бродники – все это померкло перед единственным, самым страшным для любой матери зрелищем: ее больной ребенок. Она сидела рядом с ним на коленях, обтирая его горячий лоб мокрой тряпицей, и ее лицо, обычно живое и бойкое, превратилось в серую, страдальческую маску.
Милослав, огромный, могучий кузнец, чувствовал себя абсолютно беспомощным. Он мог сломать подкову голыми руками, но не мог унять жар своего сына. Он сидел на скамье гребца, но его удары веслом были неровными и слабыми. Вся его сила, вся его мощь были ничем перед этой тихой, внутренней угрозой.