Весть о болезни ребенка быстро разнеслась по флотилии. Женщины смотрели на Любаву с сочувствием и страхом, инстинктивно прижимая к себе своих детей. Мужчины мрачно молчали. Эта беда была общей. Болезнь одного ребенка в их тесном, замкнутом мирке могла легко перекинуться на других. Это была демонстрация их самой большой уязвимости. Они везли с собой не только воинов и припасы. Они везли свое будущее, и это будущее было хрупким, как весенний лед.
На вечерней стоянке, едва ладьи причалили к берегу, Любава в отчаянии бросилась к Зоряне.
– Ведунья! Помоги! – она упала перед ней на колени, хватая ее за подол. – Сын мой горит! Умирает! Сделай что-нибудь!
Зоряна мягко подняла ее.
– Не плачь, дитя. Слезами жар не сбить. Неси его к костру. Посмотрим.
Годимира, завернутого в меха, принесли и положили поближе к огню. Зоряна опустилась рядом с ним. Ее длинные, чуткие пальцы коснулись лба мальчика, шеи, проверили его дыхание. Она заглянула ему в глаза, приподняв веки.
– Злой дух-трясовица в него вселился, – тихо сказала она. – Лихоманка. Простыл на реке, а дух тут как тут, в ослабшее тело и залез.
– Его можно спасти? – с надеждой и ужасом спросила Любава.
– Можно, – твердо ответила Зоряна. – Ночь будет тяжелой. Мне нужны травы и ваша вера.
Она начала действовать. Из своего бездонного мешка она доставала пучки сухих растений, каждый из которых знала по имени и по силе. Она бросила в котелок с кипятком липовый цвет – «чтобы пот прогнать», чабрец – «чтобы кашель успокоить», и корень девясила – «чтобы силы злого духа ослабить».
Пока отвар готовился, испуская горьковато-медовый аромат, она взяла в руки небольшой, гладкий черный камень. Раскачиваясь из стороны в сторону, она начала шептать над мальчиком древний, монотонный заговор. Это была не молитва, а скорее приказ, смешанный с уговорами.
– Трясовица-сестрица, злая лихоманка, уходи из тела раба божьего Годимира. Не ломай его костей, не суши его крови, не мути его разума. Иди туда, откуда пришла – в болота топкие, в леса темные, в колодцы бездонные. Иди, где люди не ходят, где птицы не поют, где солнце не светит. Уходи! Уходи! Уходи!
Она поила мальчика горьким отваром, капля за каплей вливая его в пересохший рот. Любава сидела рядом, не сводя с сына глаз, и беззвучно молилась – и своему, христианскому богу, и старым, языческим силам, которые сейчас в лице Зоряны боролись за жизнь ее ребенка.