– Дедушка Днепр, Батюшка Славутич! – Голос Зоряны изменился. Он стал глубже, протяжнее, он не кричал, а вибрировал, проникая под кожу, заставляя вибрировать сам воздух. – Прими от детей своих сладкого, чтобы нрав твой был не крут, а волны твои – ласковы!
Она бережно опустила каравай на воду. Тот не утонул, а, покачиваясь, медленно поплыл по течению, словно живой. За ним в воду полилась густая струя меда.
– Прими хмельного, чтобы путь наш был гладок, а пороги твои – сонны!
Река приняла и это. Мед растворялся в темной воде, оставляя на поверхности маслянистые, радужные разводы. Ратибор смотрел на это, и ему казалось, что река – это огромное, дремлющее существо, которое сейчас медленно пробуждается от запаха угощения.
А потом Зоряна достала из корзины петуха. Черного, как сама ночь, без единого светлого перышка, с багровым, мясистым гребнем. Птица испуганно забилась в ее руках, но хватка ведуньи была железной.
Тишина стала абсолютной. Был слышен только плеск воды о сваи и тревожное биение собственного сердца Ратибора в ушах.
Зоряна зашептала. Древние слова, которые не имели ничего общего ни с языком торговцев на Подоле, ни с молитвами в церкви. Это был язык самой земли, язык ветра и воды. От этих гортанных, перекатывающихся звуков по спине пробежал холодок.
Взгляд ее серых глаз на мгновение встретился с глазами Ратибора. В них не было ничего человеческого – ни жалости, ни сомнения. Только бездонная глубина знания о том, что жизнь и смерть – это две стороны одной монеты, и одна постоянно питает другую.
Движение ее было молниеносным. Ни ножа, ни топора. Она просто взялась за голову и туловище петуха и резко, с силой крутанула. Раздался тошнотворный, мокрый хруст ломающихся шейных позвонков. Тело птицы обмякло, лишь лапы с растопыренными когтями еще несколько раз судорожно дернулись в агонии.
Зоряна подняла безжизненную тушку над водой. Несколько густых, почти черных капель крови сорвались с клюва и упали в реку. Они не растворились сразу, а на мгновение повисли в темной воде алыми сгустками, прежде чем течение размыло их.
– А вот тебе горячего, живого, Дедушка, – уже обычным, но севшим голосом сказала она. – Утоли голод свой кровью малой, чтобы не возжелал ты крови великой. Прими душу птичью, чтобы не тянул на дно души людские. Пропусти детей своих!