– Основания – это зрачки, которые кричат о насилии. И ощущение, что все здесь – ложь, – тихо, но твердо сказал Суровцев, глядя не на Морозова, а на безжизненное лицо графини, так чудовищно не принадлежавшее этому месту. Он вспомнил испуганные глаза Дуняши, нервные руки Лыкова, маслянистый взгляд Глухова и его слова о «чести мундира».
– Ощущение – не улика. Зрачки – не протокол, – холодно отрезал Морозов, снимая окровавленный фартук.
– Я могу лишь зафиксировать то, что вижу и могу доказать по существующим правилам. А вижу я остановку сердца, усугубленную нервным потрясением. Заключение будет написано. – Он посмотрел на Суровцева без сочувствия, но с пониманием профессионального тупика.
– Если у вас появятся конкретные подозрения, назовете конкретное вещество… тогда, возможно, можно будет провести узконаправленные тесты. Но для этого нужен образец яда для сравнения. Пока же – это лишь ваша интуиция против фактов и процедур.
Суровцев кивнул. Факты. Процедуры. Официальная версия. Удобная, чистая, не воняющая скандалом и не требующая объяснений, почему графиня оказалась в губернском морге. «Честь мундира». Он бросил последний взгляд на Елизавету Арсеньевну. На ее неестественно застывшие, суженные в булавочные головки зрачки, которые, казалось, все еще хранили отражение последнего ужаса и немой вопрос. И на крошечный, едва заметный комочек чего-то белесого, похожего на воск, прилипший к рукаву халата доктора Морозова, когда тот наклонялся над столом, извлекая желудок.
Благодарю вас, Григорий Александрович, – глухо сказал Суровцев, резко разворачиваясь к выходу. Холод морга и гнетущая атмосфера казенщины въелись в него глубже промозглого питерского тумана. Официальная версия гласила: сердце.
Но в его собственном сердце засело ледяное, неоспоримое знание: сердце остановилось. Но что его заставило остановиться? Этот вопрос теперь горел в нем ярче ламп в этом жутком подвале. И ответ не лежал на анатомическом столе губернского морга. Он был спрятан в особняке на Английской набережной, среди шелка, лжи, фамильного тщеславия. Формально дело можно было закрыть. Но Глеб Сергеевич Суровцев знал – он только начал его по-настоящему расследовать. Зрачки не лгали. Они кричали об убийстве. И он услышал этот крик. Сквозь запах карболки и лжи. Ему необходимо было восстановить репутацию после прошлого скандала. Оставалось надеяться, что это не приведет к еще большим разбирательствам.