– Ты. Выходи. Ты. Шаг вперед.
Некоторые молча подчинялись, другие вцеплялись в соседей, кричали:
– Я не еврей! Я не коммунист!
Буйных хватали солдаты – грубо, без слов, как мешки с картошкой.
Он снова остановился пред Альмой.
«Все, – мелькнуло у нее. – Конец».
Но его взгляд скользнул в сторону – на хрупкую девушку рядом (мать близнецов).
– Выходи, – бросил он.
– Я не… Я не из них! – голос ее звенел, как натянутая струна.
Солдаты схватили ее подмышки – ее ноги беспомощно заскользили по грязи.
– Отпустите! Это ошибка! Я не…
Ее крик оборвался, растворившись в гуле остальных голосов.
Толчком прикладов отобранных женщин поставили спиной к остальным – живым еще свидетелям. Комендант сделал несколько театральных шагов назад, освобождая поле для расстрела. Его рука взметнулась вверх – белая перчатка резко контрастировала с серым небом.
– Фойер! – скомандовал он почти весело.
Воздух разорвался оглушительной очередью. Тела дернулись в странном подобии танца и рухнули в грязь. Кровь брызнула на солдатские сапоги.
Но этого показалось мало. С немецкой методичностью эсэсовцы прошли вдоль окровавленных тел, хладнокровно достреливая каждого. Один выстрел в затылок – на всякий случай. Два молодых солдата спорили, шевельнулась ли девушка с длинной косой в синей юбке (мама близнецов), пока старший унтершарфюрер не прекратил дискуссию пулей между ее глаз.
Дым от выстрелов стлался по земле, смешиваясь с паром от еще теплой крови.
Стоявшие в шеренге переглянулись. В их глазах застыл немой ужас – животный, всепоглощающий. В один миг каждый понял: они будут следующими.
Только не сейчас. Немцы, видимо, приберегли для них что-то особенное. Что-то хуже. Фантазия, разбуженная страхом уже рисовала самые чудовищные варианты.
Глава вторая
После расстрела Альму и других узниц заставили сложить свои вещи в аккуратные, четко разделенные кучи. Они еще не знали, что это последнее, что от них останется. Их обманули.
Перед депортацией людям говорили, что их «переселяют в Германию на работу». Многие верили – брали с собой чемоданы: детские туфли, теплую одежду, зубные щетки, фотографии. Кто-то не расставался с дорогими сердцу вещами: скрипками, книгами, обручальными кольцами.
А потом их привозили сюда. Во дворе Аушвица эти чемоданы превращались в молчаливые памятники. Аккуратные горы – словно на складе. Только вместо товаров здесь были: детская обувь, еще не стоптанная, очки с разбитыми стеклами. Зубные протезы – кто-то, наверное, надеялся, что они еще пригодятся. Куклы, которые больше никогда не обнимут своих хозяек. Женские волосы, аккуратно уложенные в мешки – нацисты продавали их фабрикам.