Пепел кружился в воздухе, оседая на ресницах, прилипая к губам. Кто-то закашлялся, кто-то начал молиться. Альма почувствовала во рту вкус гари – вкус загубленных жизней.
Колонну женщин резко остановили, приказав строиться в шеренги. Когда последние ряды наконец сомкнулись, перед заключенными возникли вооруженные автоматами эсэсовцы – неподвижные, как каменные изваяния.
К ним неторопливо подошел мужчина средних лет – как позже узнали пленницы, комендант лагеря. Он шагал легко, почти танцующей походкой, насвистывая бодрый мотив из оперетты. Солдаты вскинули руки в нацистском приветствии; он ответил тем же, лениво взметнув ладонь, будто отмахиваясь от назойливой мухи.
Его холодные глаза скользнули по шеренгам испуганных женщин – оценивающе, без тени интереса. Прикрыв рот в преувеличенном зевке, он громко провозгласил:
– Вы прибыли не в санаторий, а в немецкий концлагерь. Если мечтаете отсюда выйти – помните: единственный путь на волю лежит через трубу. Добро пожаловать в Аушвиц!
Последние слова он сопроводил театральным жестом – белоснежной перчаткой, указав на черный дым, клубящийся над крематорием.
Он неспешно прошелся вдоль шеренги, руки заложив за спину, словно прогуливался по парку. Его холодный, безразличный взгляд скользил по лицам узниц, будто рассматривал не людей, а вещи.
Внезапно он остановился перед Альмой. Впился в нее глазами – ледяными, пронизывающими. Затем резко развернулся к строю и бросил, отчеканивая каждое слово:
– Евреи и коммунисты – шаг вперед! Выйти из строя!
Его голос прозвучал, как удар хлыста.
Сердце Альмы сжалось ледяным комом. Она поняла – тех, кого сейчас вызовут, ждет не просто наказание. Их уничтожат. Сейчас. Без раздумий. И ей не избежать этой участи. Она – еврейка.
Более того – ее могут опознать. Ведь ее схватили практически на сцене, во время исполнения Чаконны Баха. Ее имя гремело на всю Европу: Альма Розе, вторая скрипка континента, виртуоз, дирижер собственного оркестра.
Немец впился в нее взглядом. В его глазах мелькнуло что-то – любопытство? Узнавание? Она почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Он знает. Он обязательно узнает. Ее пальцы непроизвольно сжались в воздухе – будто снова перебирали струны. Последний жест скрипачки перед казнью.
Никто не вышел. Тишина повисла на долю секунды – и тогда комендант начал выбирать сам. Его палец, будто дуло пистолета, указывал на людей одного за другим: