– Двигайся! – надзирательница грубо толкнула ее в спину.
Полосатая роба. Грубая, как мешок, пахнущая хлоркой и чужим потом.
– Руку!
Игла вонзилась в кожу. Синяя краска, смешивалась с кровью: «А-11943».
«Больше нет Альмы. Есть только номер», – промелькнуло в голове.
Рядом рыдала девушка – ей отрезали косы ножницами за один взмах.
«Мои волосы… – Альма машинально дотронулась до головы. – Я ведь так любила их заплетать…»
На полу валялись черные, русые, рыжие пряди. Их сгребали в мешки, как сено.
«Наверное, будут набивать подушки для своих жен», – с горькой иронией подумала она.
Когда их подстригли, то рядом стоящие эсэсовцы начали смеяться над ними:
– Посмотрите на этих обезьян! Теперь они хоть немного полезны – их шерсть пойдет на одеяла!
После этого многих женщин, с которыми Альма прибыла в лагерь, отвели в так называемую «баню» для дезинфекции. Лишь позже Альма узнала страшную правду – на самом деле это была газовая камера, где людей умерщвляли мучительной смертью.
Впоследствии она вспоминала, как их намеренно вывели, чтобы показать, что ожидает новоприбывших. Эсэсовцы отобрали почти половину женщин из ее группы и повели к мрачному кирпичному зданию без окон, с тяжелой железной дверью.
Перед тем, как загнать туда людей, несколько охранников рассыпали по полу белый порошок, споря между собой:
– Достаточно? Или нужно больше?
Затем женщин втолкнули внутрь и захлопнули дверь. Сначала было тихо, но вскоре раздались душераздирающие крики. Из-за двери доносились удары, царапанье, отчаянные попытки вырваться – но все было напрасно. Конструкция двери исключала возможность открыть ее изнутри. Никто не пришел на помощь.
Но больше всего Альму потрясло не само здание, а поведение солдат. Те, что только что заперли женщин внутри, оставались абсолютно безучастны к их воплям. Они расселись неподалеку от двери, будто ничего не происходило: закурили, а один достал губную гармошку и начал наигрывать какую-то веселую мелодию, все это сопровождалось громким смехом.
Крики из-за двери не стихали.
Примерно через пять минут к ним подошел тот самый молодой офицер – тот, что на перроне увел близнецов. Он остановился, наклонил голову, словно прислушиваясь к чему-то важному, и начал что-то записывать в блокнот. Потом закрыл его, но не ушел – просто стоял, уставившись на дверь, впитывая каждый стон, каждый обреченный вопль.