Всё это казалось теперь принадлежащим другому человеку, другой эпохе. Наполеон, который писал это письмо, был не тем великим завоевателем, а смертным человеком, столкнувшимся с пределами своих возможностей. Но даже в этом унижении он оставался стратегом, и его разум продолжал работать, ища выход из лабиринта поражений.
Момент окончательного решения настал, когда гордость Наполеона наконец уступила имперской необходимости. Письмо к Александру I приближалось к завершению, и каждый абзац представлял собой ещё один шаг от высокомерной уверенности его прежнего царствования к унизительной реальности его нынешнего положения. Слова текли теперь более свободно, поскольку Наполеон позволил своему отчаянию превзойти естественное нежелание казаться слабым перед своим величайшим соперником.
Он полностью предался предлагаемому союзу, понимая, что это письмо представляет не просто дипломатическую увертюру, но фундаментальную трансформацию его отношений с Россией и собственного понимания имперской власти. Великий завоеватель проглотил свою гордость и принял роль стратегического партнёра, а не доминирующего императора.
«Я предлагаю», – писал он, и каждое слово давалось ему с трудом, словно он выдавливал из себя последние капли крови, – «союз наших домов через брак между моей дочерью, принцессой Жозефиной, и Вашим наследником. Этот союз станет основой нового порядка в Европе, где наши империи будут поддерживать друг друга против всех врагов».
Слова казались ему предательством всего, во что он верил, но в то же время они были единственным способом сохранить то, что ещё можно было спасти. Наполеон понимал, что предлагает не просто мир, но революцию в самой концепции европейской власти. Две величайшие империи континента, объединившиеся не через завоевание, а через династический союз.
Дрожащими руками Наполеон приложил свою императорскую печать к завершённому письму, воск падал на пергамент, словно капли крови на судьбоносный документ. Тяжесть этого момента осела на него, подобно саван – этот единственный документ либо спасёт его рушащуюся империю, либо ознаменует начало её окончательного преобразования. Когда он прижимал печать к тёплому воску, Наполеон понимал, что он переступил порог, с которого нет возврата.
Союз, который он предлагал, потребует не только политического приспособления, но и фундаментального переосмысления европейских властных структур. Брак его дочери свяжет их династии вместе способами, которые превосходят традиционные дипломатические договоренности, создавая нечто беспрецедентное в анналах имперской истории. Он представлял себе будущее, где границы между Францией и Россией станут условными линиями на карте, а не барьерами между враждующими народами.