Прежде чем наука приступила к демонстрации своих чудес, подготовив почву для новой картины мира, в интеллектуальной жизни Европы зародилось движение, которое не было ни религией, ни политической доктриной. Оно было скорее тихой философской прелюдией к грядущим переменам.
Имя ему – гуманизм. В своем первозданном виде, рожденном в университетских залах эпохи Возрождения, гуманизм представлял собой не программу действий, а фундаментальный сдвиг перспективы. Он предлагал сместить фокус с небесного на земное, с божественного на человеческое. В центре этой новой вселенной оказывался не всемогущий Творец, а человек – существо, наделенное разумом, волей к творчеству и врожденным достоинством. Это была смелая, почти дерзкая мысль для мира, где каждый аспект жизни, от рождения до смерти, был пронизан идеей божественного провидения и подчинения высшей воле.
Гуманизм не возник на пустом месте – его корни уходили в глубину веков, в антропоцентризм, мировоззрение, где человек уже считался центром и мерой всех вещей. История антропоцентризма берет начало еще в античной Греции у мыслителей, подобных Аристотелю и получила мощное развитие в эпоху Возрождения. Именно тогда гуманисты, переосмысливая античное наследие, придали идее о превосходстве человека новую силу. Это мировоззрение, эволюционировавшее от древних идей о доминировании человека над миром до представлений о его превосходстве, придало гуманизму силу, сделав его не просто размышлением о достоинстве, а обоснованием человеческого господства.
Противопоставление гуманизма и Церкви было не лобовой атакой, а скорее созданием изящной, но принципиальной альтернативы. Гуманисты не сжигали иконы и не призывали к свержению папского престола. Они занимались другим: переводили Платона, изучали Цицерона, восхищались античной культурой. Они напоминали миру о том, что еще до прихода Христа существовала великая цивилизация, которая ставила во главу угла гармонию, логику и красоту, созданную человеческими руками и разумом. Их «бунт» был тихим. Вместо теоцентризма, где Бог является единственной мерой всех вещей, они предложили антропоцентризм, где такой мерой становится сам человек. Однако у этой новой системы координат была одна фундаментальная слабость: она была элитарной и умозрительной. Гуманизм не предлагал массам ни ритуалов, ни утешения в страдании, ни обещания вечной жизни. Он был интеллектуальной пищей для избранных, но не хлебом насущным для голодных.