Я начал искать сороку. Я обходил площадь Тертр, заглядывал в маленькие дворики, сканировал взглядом крыши домов. Мне казалось, что она где-то здесь, что это все ее проделки. Я уже не был уверен, что это просто птица. Она стала для меня символом, проводником, или, может быть, даже моим внутренним голосом, который наконец-то пробился наружу.
Внезапно, на одном из карнизов старого дома, я увидел ее. Неподвижная. Черно-белая. Она сидела и смотрела на меня. Не просто смотрела, а словно наблюдала за моей реакцией, за тем, как я воспринимаю эти "уроки". Ее взгляд был полон какой-то абсурдной мудрости, какого-то древнего знания, которое она, казалось, пыталась мне передать. Это был тот же взгляд, что и на Эйфелевой башне, но теперь он казался более осознанным, более целенаправленным.
И тогда я понял. Мир вокруг меня начал говорить со мной, но на языке, который я пока не понимал. Это был язык парадоксов. Логика, к которой я так привык, не работала. Слова, действия, совпадения – все они были перевернуты с ног на голову, чтобы заставить меня мыслить по-другому, выйти за рамки привычных категорий. "То, что падает, открывает глаза". "Дело не в том, что вы видите, а в том, что вы отказываетесь видеть". "Самая истинная мелодия – это тишина". "Зорко одно лишь сердце". "Чем больше ищешь, тем меньше находишь". Все эти фразы, сами по себе простые, в контексте этих странных событий приобретали многомерный, почти мистический смысл. Они были ключом к неким откровениям, к дверям, о существовании которых я даже не подозревал.
Я почувствовал себя так, словно меня выдернули из теплого, привычного болота и бросили в ледяную воду. Это было больно, но в то же время невероятно оживляюще. Мои чувства, годами притупленные, начали обостряться. Я стал слышать нюансы в голосах людей, видеть новые оттенки в давно знакомых цветах. Париж перестал быть декорацией. Он стал живым, дышащим организмом, который общался со мной через свои улицы, своих обитателей, свои нелепые совпадения.
Этот день на Монмартре стал поворотным. Я уже не мог игнорировать происходящее. Мое зеркало, прежде казавшееся цельным, теперь было покрыто сетью тонких трещин. Через эти трещины просачивался свет, и этот свет был одновременно пугающим и притягательным. Я не знал, куда ведет этот путь, но одно было ясно: