Он повалился на диван, накрывшись старым клетчатым пледом, который все еще пах ее духами – сладковатым клубнично-ванильным шлейфом. Вечер только начинался, но сил не было ни на что. Он закрыл глаза, и перед ним снова встала она. Сияющая в галерее, холодная и далекая. И где-то там, в бесконечности миров, должна была быть та самая. Его. Он найдет её. Даже если каждый прыжок будет отнимать кусочек его души. Даже если путь будет усеян болью и страхом. Он должен найти. Потому что альтернатива – эта серая, безрадостная пустота его одинокой квартиры – казалась хуже любой смерти в чужом, страшном мире.
Тошнота от прыжка была уже знакомой, но всё равно ужасной. Она накатила волной, горькая и противная. Саша упал на колени, упёршись руками в холодную, мокрую землю, и его вырвало. Голова гудела, в висках стучало. Он дышал тяжело, прерывисто. Воздух был холодным, пах прелыми листьями, сырой землёй и… дымом? Не заводским, а скорее печным, древесным. Знакомым.
Он поднял голову, вытирая рот рукавом куртки. Слёзы застилали зрение. Он был в парке. Их парке. Тот самый скверик с кривыми дорожками, заросшим прудом и старой покосившейся скамейкой у воды. Но что-то было не так. Знакомые деревья стояли голые, чёрные ветви тянулись к свинцовому небу. Трава пожухла, покрылась первым инеем и мокрыми листьями. Осень. Поздняя осень. Но не его ноябрь с мокрым снегом – здесь чувствовалась настоящая предзимняя стужа.
Сам парк казался заброшенным. Дорожки ещё больше разбиты, заросли бурьяном. Пруд покрыт маслянистой плёнкой тины и плавающим мусором. Скамейка у воды была исписана грубыми словами, одна ножка сломана. Ни души. Только ветер выл в голых ветвях. Где-то вдалеке гудели редкие машины. Город звучал глухо и устало.
Саша медленно поднялся, опираясь на ствол знакомой берёзы – той самой, где нашёл часы. Тело ныло. Он посмотрел на запястье. Чёрная поверхность часов была тёплой и загадочной. Кнопка «Домой» манила теплотой, обещанием его привычной, пусть и болезненной, реальности. Но он не нажал. Он должен был искать.
Он вышел из парка на знакомую улицу. Те же серые хрущёвки, тот же двор с переполненными мусорными баками, старыми, ржавыми качелями. Но всё выглядело хуже. Угрюмее. Дома были ещё более обшарпанными, окна часто завешаны тёмными, неподвижными шторами. На стенах подъездов – не просто надписи, а угрожающие символы, похожие на перевёрнутые кресты или черепа. Граффити «А.А. – Герой!» и «Помним!» на трансформаторной будке заставили его содрогнуться. А.А.? Александр… Александров? Холодная догадка начала кристаллизоваться в его голове.