Саша понял, что время кончилось. Он вскочил с лавочки. Его движение было резким, испуганным. Она заметила это, ее тревога усилилась. Она что-то крикнула – неразборчиво, но явно в его сторону. Может, «Эй!» или «Кто там?».
Он не стал ждать. Не стал пытаться объяснять необъяснимое. Он просто развернулся и побежал. Не оглядываясь. В ушах стучал его собственный пульс, в груди кололо. Он слышал за спиной ее второй, более громкий окрик, потом – ответный возглас мужчины из сарая. Но он уже свернул за угол, втиснулся в узкий проход между двумя гаражами, спрятался в тени.
Он стоял, прислонившись к холодной кирпичной стене, задыхаясь. Не от бега – от переполнявших его чувств. Боль. Горечь. Зависть? Да, и зависть тоже. К этому мужчине. К этому дому. К этим детям. К этому счастью, которое могло бы быть его. Но сильнее всего было чувство… завершенности. Грустной, но ясной. Это не его мир. Это не его Настя. Её сердце принадлежало другому. Их любовь здесь была другой – не лучше и не хуже той, что была у них, просто другой. И он не имел на нее права.
Они лежат в постели, уже поздно. Настя ворочается, не может уснуть. «Саш?» – шепчет она. «М-м?» – бормочет он, почти спя. «А ты никогда… ну… не захочешь уйти? К другой? Красивее? Моложе?» Он поворачивается к ней, обнимает, целует в нос. «Дурочка. Какая другая? Ты же моя единственная и неповторимая Настька-букаська. Никогда». Она прижимается к нему, довольная. «И ты мой», – шепчет. «Навеки», – отвечает он, и это не просто слова, а клятва.
«Навеки» здесь закончилось для другого Саши. И началось для этого мужчины. И это было… нормально. Жизнь шла дальше. Даже после потерь. Даже после него. Эта мысль была горькой, но и легкой.
Саша осторожно выглянул из укрытия. У их дома на лужайке стоял мужчина, оглядывал улицу, держа в руке что-то тяжелое – гаечный ключ? Настя стояла рядом, держала за руку девочку, мальчик жался к ней. Она что-то говорила мужу, показывая в сторону лавочки. Лицо ее было напряженным, озабоченным. Она защищала свой дом. Свою семью. От него. От призрака из другой жизни.
Сердце сжалось. Но не от злости. От жалости. К себе? К ней? Не знал. Он просто знал, что должен уйти. Сейчас. Не оставляя следа. Не сея страха в этом мирном месте.
Он дождался, пока мужчина, не найдя никого, обнял Настю за плечи и повел семью обратно в дом, успокаивая. Потом, крадучись, как вор, он выбрался из укрытия и пошел прочь по тихой улице, не оглядываясь. Его шаги гулко отдавались в тишине. Запах яблочного пирога еще витал в воздухе, смешиваясь с запахом мокрой земли. Он шел, и в душе бушевал странный вихрь: острая боль потери, горечь несправедливости, зависть к чужому счастью… и огромное, тихое облегчение.