Саша медленно поднялся, опираясь на мокрую стену. Одежда была в грязи, лицо тоже. Он почувствовал взгляды прохожих – не просто неприязненные, а злые, подозрительные. Люди шли быстро, сгорбившись, лица напряженные, глаза бегали. В воздухе висело напряжение, как перед грозой. Гул толпы нарастал. Он пошел на звук, инстинктивно пряча лицо в воротник куртки, хотя здесь было прохладно, как поздней весной.
Он свернул за угол и замер. Площадь перед зданием, похожим на мэрию, была забита людьми. Тысячи. Море голов, знамен, плакатов. Воздух гудел от скандирования, сливавшегося в один грозный рев: «Спра-вед-ли-вость! Спра-вед-ли-вость! Спра-вед-ли-вость!». Пахло краской с плакатов, пылью и чем-то едким – слезоточивым газом? – щипало глаза.
И на самодельной сцене из грузовика с опущенным бортом стояла Настя.
Но это была не его нежная Настя, не сломленная горем, не счастливая мать. Это была Воительница. Человек, превративший свою боль в оружие. Она говорила в микрофон, и ее голос, знакомый до боли, звучал металлом, резал воздух. Он был хриплым от крика, но сильным, полным ярости и уверенности, так что толпа затихала, а потом взрывалась новыми криками.
Она выглядела… измученной. Очень худой, с острыми скулами, глубокими тенями под огромными, горящими глазами. Волосы, которые у Насти были светлые и мягкие, сейчас были коротко, почти по-мужски стрижены, неровно, будто она сама их отрезала в гневе. Она была одета в простые темные джинсы и ветровку, на которой был значок – изображение «скорой», перечеркнутой красной чертой. Но в этой худобе, в этой стрижке, в этом огне глаз была огромная, почти страшная сила. Сила человека, которому нечего терять. Который сжег мосты и пошел напролом.
На сцене Настя говорила не о себе. Она говорила о других. О водителе «скорой», погибшем в той же аварии (Саша узнал об этом позже). О молодом враче, сбитом пьяным чиновником месяц спустя. О девочке, умершей, потому что «скорая» опоздала, застряв в пробке из-за кортежа какого-то важняка. Она называла имена. Фамилии. Должности. Она показывала фотографии – разбитых машин, плачущих родных, ухмыляющихся виновников, выходящих из судов. Ее голос дрожал не от слабости, а от сжатой ненависти и боли – не только своей, но и боли десятков, сотен таких же, как она.
«Они думают, что мы забудем?!» – кричала она, и толпа ревела: «НЕ ЗАБУДЕМ!». «Они думают, что их деньги, их связи, их кресла защитят их от ответа?!» – «НЕ ЗАЩИТЯТ!». «Они убивают нас на дорогах, в больницах, своим безразличием, своей безнаказанностью! И мы МОЛЧАЛИ! Но МОЛЧАНИЕ – ЭТО СОГЛАСИЕ! ХВАТИТ МОЛЧАТЬ!»