И вдруг – словно кто-то произнёс её имя у него в голове.
Но не голосом. А как будто он вспомнил это имя заново, как чужое, как найденное слово в книге, которую он никогда не читал.
Он отпрянул. Кисть уронил на пол.
Сердце забилось с бешеной скоростью.
– Всё в порядке? – спросила Лаура, приподнимая голову.
Он кивнул, вытер лоб платком, не глядя на неё.
– Да. Просто… вспышка мигрени. Минутная.
Но это была не мигрень.
Это было… напоминание. Или сигнал. Или предупреждение.
Карлос не знал, что именно.
Он пошёл к старому другу – Луиджи, антиквару с улицы Кастелло. Тот когда-то собирал книги по психологии, мистике, философии. В магазине всегда пахло пылью, кожей и табаком. Луиджи сидел в углу, как привидение с газетой, но глаза у него были живыми – и умными.
– Ты ведь знаешь, что у меня бывают странности? – спросил Карлос, глядя в окно.
– Ты художник, Карлос. Это не странность, это описание профессии, – усмехнулся Луиджи. – Что происходит?
Карлос рассказал всё. Про исчезающих моделей. Про картины. Про звуки. Про чувство, что он не один, даже когда один.
Луиджи слушал внимательно. Не перебивал. Потом пошёл к задней стенке, снял старую книгу с потёртым переплётом и положил её на стол.
– Это «Оккультная психология восприятия». Написана сумасшедшим доктором, жившим в Турине в тридцатые. У него была теория: художник, при определённой чувствительности, может «захватывать» не только образы, но и фрагменты души. Особенно при портретной работе. Он называл это «вытягиванием реальности».
– Ты это серьёзно? – спросил Карлос, нервно усмехнувшись.
– Нет, – ответил Луиджи, глядя ему в глаза. – Но твоя история – да.
Позже, ночью, Карлос сидел с книгой у окна.
Там были отрывочные фразы, жуткие схемы, рисунки людей без лиц, с подписями на латыни. Он не всё понимал, но смысл был тревожно знаком: акт создания может быть актом отъёма.
И вот снова – голоса.
Не звуки. А ощущение чужого мышления внутри него.
Один голос – женский – сказал:
«Я ещё здесь. Не завершай мазок».
Он резко встал, опрокинув стул.
В комнате никого.
Но сердце стучало, как будто чья-то жизнь билась внутри него.
Он начал бояться кистей. Начал запирать их. Выключать свет, чтобы не видеть холст. Даже просил Лауру не приходить несколько дней, сославшись на болезнь.
Но это не помогло.
Голоса не исчезли.
Они стали разговаривать друг с другом.